Мое частное бессмертие

В ходе многих лет докучал мне один повторяющийся сон: мы почему-то снова на Ботанике. Душевная тоска, поедавшая меня при этом, и с солнопольем пробужденья уходила не сразу.

10

Chantal.

(«40 лет назад тут какая-то Хвола жила…»).

Докторская школа устроена далеко в деревне (с. Боюканы).

В дороге я намерзаю, как вода в бочке.

Приходишь в класс – там печь с угаром.

Ноябрь 1933, Кишинёв.

И Унгар тут. Этот жирный Унгар – в ветеринарной школе. Прикатил за мной аж в Кишинёв.

Прогнала бы его!

Но я делю комнату с Изабеллой Броди и Любой Пейко, а они обожают кататься в его фаэтоне со шкурами.

Он бывает у нас всякий день (не оставляя мне выбора, кроме как сидеть в училище до темноты).

Мало того.

Мама пишет, что в Оргееве меня уже выдали за Унгара.

И что-то я не слышу недовольства в её тоне.

Эх, не видит моя мама, как я топаю с Боюкан в ночи (грязь – похуже, чем у нас в слободке. И пьяницы голосят у заборов).

И ещё этот Унгар говорит, что загипнотизирует меня (он берёт уроки у гипнотизёра Маркова).

Я делаю вид, что не боюсь.

Последней каплей стали именины сестры Унгара.

Вся их родня прибыла из Оргеева: родители, сёстры…

Я и не думала идти.

Но – мама передала мне тёплое пальто с мамашей Унгар.

В воскресенье мы явились к ним на Фонтанную.

Молдавский жаркий ковёр лежал как задумавшийся в коридоре.

Было натоплено до обморока.

И вдруг… мамаша Унгара…

Пропустив Белку и Любу по лестнице наверх, она останавливает меня на скрипучих ступеньках. Обнимает и говорит: «Вот такая мне нужна!»

И смотрит – будто гипнотизирует.

Ну всё.

Довольно с меня!

11

Шанталь. Трамвай. Хвола– страхопола. 1934.

Я сижу в концессии и пишу письмо в Оргеев.

О том, что мне… м-м-м… плохо в Кишинёве.

А до сих пор врала, что – всё прекрасно, лучше не бывает!

Ложки-миски черябаются за занавеской, там шофера обедают. Важные письма я всегда передаю с кем-то из оргеевских шоферов.

Декабрь, 1934, Кишинёв.

Дверь с улицы хлопнула.

Н-да, культура. У нас в Оргееве неграмотные царане – и те придерживают дверь, когда входят.

Белые боты в калошах проследовали к занавеске.

Я подняла глаза – посмотреть, кто этот невежа…

Это был… лесопромышленник Иосиф С.!

Ну, тот.

Ну, бал в «Маккаби». Со смешными дырочками в носу.

Он скрылся в занавеске.

Я вытянула ноги под столом. Главное, что ботинок не видно (которые протекают).

– Королева бала! – обрадовался он, выйдя от шоферов. – Вы что здесь?..

– А Вы? – я сидела перед ним враскидку, с вытянутыми ногами.

– Я?.. В шофёры нанялся!.. Ха-ха!.. Поверили?!. – и посмотрел, проверяя впечатление. – Я… гм… автобусную концессию выкупил!..

Он был в фуражечке с опущенными ушами. Как студентик какой-то.

Моя поза казалась мне теперь неприличной. Я свела колени под столом.

– Я наведу тут порядки! – поделился он. – У моих автобусов будут имена – как у пароходов в море! И, кажется, я знаю, какое имя будет у самого новенького из моих… автобусов!..

И засмущался отчего-то.

– Письмо?.. В Оргеев?.. – вытянув шею, он заглянул поверх моего локтя. – Хотите, передам?!.

Невежа какой – совать нос куда не просят!

А с другой стороны… может, и вправду передать? По такому случаю он с папой сойдётся… и… не тронет наши борти в лесу!

– Спасибо! – согласилась я. – Но только одну минуту!..

«Мама! – вывела я на бумаге. – Мне тут холодно. И одиноко. Скоро я всё брошу и приеду!»

Отдала письмо и ушла.

Хотя он в настроении был поболтать.

Hа улице пулевой дождь замерзал на лету. А я потеряла варежки, и у меня ныл живот.

Возле «Одеона» извозчичьи лошади ели солому с грязного снега.

Я подрабатывала сиделкой, была бережлива, у меня нашлось бы 10 леев на извозчика. Но я не потакала себе в мелочах.

Тащась по Измаильской, я подсчитывала свои накопления в уме. С чем я в Оргееве появлюсь? Какова моя программа на будущее?

Я в панике.

Чтобы отвлечься, я стала думать о лесопромышленнике Иосифе С., разбирать его странную внешность: глазки, как весенний ледок, малиновый рот в светлой бородке. И выражение лица такое детское: как будто он спал и отлично выспался, а тут ещё и какой-то весёлый сюрприз с утра.

Полагаю, что владелец автобусной концессии мог бы устроить себе другую внешность.

Но мне приятно, что он помнит про «королеву бала».

Но возле рынка я упала на наледь.

Чуть не заплакала от боли.

Встала у стены швейной фабрики. Как свинья в грязи.

Инвалиды, цыгане – и те уходили от чёрных будок, проклиная погоду.

Плача, я поднялась в трамвай. К чему теперь экономить.

Среди пассажиров я узнала Хволу Москович, мою младшую тётку из Садово. В гимназической форме школы Дадиани.

Я не была удивлена, хотя мы не виделись с детства. Дело в том, что я ехала в трамвае в 3-й раз в жизни, и трамвай породил Хволу, как одна ненормальность порождает другую. Зато я мигом вспомнила обиду детства: жоржетовое платье, и то, как Хвола увидела меня в одном белье.

Но в трамвае она кинулась ко мне как родная.

Через полчаса мы были в её комнате на Carol Schmidt Str. с новыми обоями и пляшущим горячим газом под котлом.

Я провела там четверо суток, первые из которых проспала как медведь.