Мое частное бессмертие
Шрифт:
«Кор-р-рупция нам не по душе! – зарычал я, устраивая винтовку для выстрела. – А сам?.. А сам?..» Hаглое костровое пламя приседало и подпрыгивало на ночном льду.
Но что я увидел! При костровом свете пляшущая толпа евреев шла в круг. Но не французики в узких панталонах, а другие, в деревенских кушмах и с лошадиными кистями в головах.
Тела их, тощие и неладно свинченные, казались подхвачены некоей тупой инерцией, разогнавшей их по льду. Сколько позёмной бури они своим танцем подымали!
Но тогда Косой пришёл в себя.
– Не стреляй, дурак!.. – с храбростью, которой трудно было от него ожидать, вырос он перед моей
– Отойди!.. – приказал я, привалившись щекой к прикладу.
– Если ты пристрелишь Идл-Замвла, – вскричал он, – тебя волки съедят! Спроси тут, что было, когда два царана [19] с Бранешт поколотили его на Пасху!.. Косточки через неделю нашли!..
19
Царане – крестьяне (рум.)
– На счёт три, – выдохнул я в ответ, – стреляю!.. Раз-з-з!..
– Ну ты! – взмолился он. – Дай хотя бы, чтоб Луну замолили!
У свиней течки не будет – без их «вэй-вэй»!..
– Два-а-а!.. – сказал я с видом самым свирепым.
А потом не выдержал:
– У каких свиней?!.
Да и кто бы не дрогнул – глядя на их танец!
Как орда, неведомо-варварская, силотупая, из-за границ географической карты, из-под речного льда, из рассветной щели налетели они на нас. Казалось, ещё круг – и всё будет кончено. Ещё навал – и сама природная крепость наша (река и лес), хотя и намертво скованная зимой, будет отдана им на пограбление.
– Он же колдун! – поспешил Косой объяснить. – Луну спрячет – без приплода останемся!..
Но затем, пока я над его словами думал, переменился в минуту.
– Три! – сказал он вдруг голосом серым, скучным. – Стреляй теперь!
– А-а? – не понял я. – Что?..
– Полчаса оплатили? – задрав обшлаг шинели, он на часы глянул. – Полчаса и прошло! А фраеров тут нет!..
Беспокойство и тоска изъели меня в минуту.
И тогда, совсем не церемонясь, Косой подошёл и раскрытой пятернёй повернул голову мою в другую сторону, вдаль по рукаву реки, стоявшей в тяжёлых льдах.
Там, в усиленной близким пламенем темноте, не рассмотреть было ничего живого. Только отрывистый, будто ножиком карандаш очинивают, собачий лай с окраинных дворов на горе.
– Ну! Огонь! – велел он. – Но только обманули дурака! Они уж на русском берегу!..
– Кто… на русском берегу? – пролепетал я. – Идл-Замвл?..
Глупее вопроса трудно было придумать.
– Самого Московича дочь! – ответил он со смехом. – Пока… ха-ха… костром тебя отвлекали!..
– Меня?.. Зачем?..
– Не знаю!.. Говорят… гм-м… что и Sophie L. твоя с ней!.. Но не знаю!.. За что купил, за то и продаю!..
2
Sophie L и Хвола. По ту сторону Днестра. 1935.
Когда в Рыбницком НКВД Хволе Москович предложено было самой определить свою национальность на основе нац. самосознания, она определила себя молдаванкой. Так Софийка научила (с которой вместе перебегали). И впрямь это ускорило процедуры (ИИП-42 [20] ). Численность молдаван
в Молдавской АССР уступала численности украинцев и русских. Местный НКВД был заинтересован в притоке коренного населения.20
ИИП-42 – спец. справка о временной регистрации перешедших (нелегально) в советское подданство из подданства капстраны
Записали в училище сахарного завода, поселили в общежитии.
Все другие учащиеся были из советских сёл (одесская Бессарабия). Хвола пробовала навести с ними товарищеские отношения, но поняла, что отпугивает их своим внешним видом: полнотой, рыжими волосами.
Даже спецодежда, единая для всех, не сделала её как все. Город Рыбница, Молд. АССР, февраль 1935.
Софийку меньше сторонились. Она была с гладким волосом, худая. В разговоре произносила слова быстро-быстро, чтоб утопить акцент. К тому же она стала называть себя «Соня». Это вполне советское имя.
Не то что «Хво-о-о-ола».
По воскресеньям Хвола уходила на рынок – говорить по-русски с молдаванами, русскими, украинцами. Подражать их разговору.
Софийка высмеяла её старательность: мол, с ними не говорить надо!
«А что же тогда с ними надо?» – удивилась Хвола.
И… отвела глаза.
Столько пугающей ясности выступило в лице подруги.
«С ИИП-42, – внушала она Хволе, – мы всегда будем перебежчики! До гроба! Особенно в этой дыре! Но – рванули в Тирасполь, а?! Там набор кадров на заводы, обучимся советской специальности! Получим паспорт СССР! Будем как все!»
«В Тирасполь? Без открепления? – ужасалась Хвола. – Я не могу!»
Тогда Софийка припугнула: ты как хочешь, а я рвану!
Поражал её авантюризм: наврала в НКВД, что ей 19 лет, чтоб в дет-приёмник не посадили. Hанялась на поденку в дом советского инженера и все деньги тратит на духи-помаду. В суповой кастрюле варит тушь для ресниц. А теперь вот – в Тирасполь без открепления!
Хвола не могла без открепления.
Она оделась, привела голову в порядок, чтобы идти к секретарю училища за откреплением. Но, едва представив его: в белой украинской рубахе, толстого, с бородавками по всему лицу – охнула и не пошла. Такой он крикун.
Но Софийка права: нужна советская специальность! В училище – не то. Объявляли, что выучат на технологов (сахарного производства). А на деле? Буртованье свёклы в подвалах с крысами.
И насчёт ИИП-42 – Софийка права: клеймо на всю жизнь.
Уехали без открепления.
3
В Тирасполе не знали их прошлого. Но сюда съехались толпы из бывшего вольнонаёмного состава армии. Этому контингенту всё доставалось в первую очередь: работа, профтехшколы, расселение по общежитиям.
Сняли комнату у сторожа кладбища, вдовца. Он был жлобан. Но согласился не брать денег за постой, а чтоб с подёнкой помогали (стирка, огород). Угадал, что Софийка проворная. Сам он промышлял незаконной выпечкой опресноков и открытым попрошайничеством. И не скрывал сионистских мнений, неприемлемых для девочек.
…В марте город наводнили многодетные семьи с Украины. Про них распускали жуткие слухи – будто бы они ели человечину в голодное время и теперь дали подписку о неразглашении.