Моя Америка
Шрифт:
Я выбрал другое — вновь приступил к занятиям в школе. На сей раз это была школа ветеранов, в которой обучались участники второй мировой войны и Войны в Корее, желавшие получить диплом средней школы.
Жить на пособие было довольно сложно. Я поступил на предприятие компании «Ундервуд», где трудился с четырех дня до двенадцати ночи. На сон оставалось немного времени, учитывая, что в школе я находился с половины девятого до трех. Октавия очень гордилась тем, что я поступил в «ее мастерскую», и часто ждала меня у проходной, чтобы передать мне несколько бутербродов.
Работал я в подземелье, загружая и разгружая огромные центрифуги, выглядевшие как бетономешалки-переростки
Мне приходилось делать примерно то же, что и в компании по стирке пеленок в Голливуде. Только вместо раскаленного пара здесь были обжигающие химикаты, которые, кроме всего прочего, делали пол скользким, как каток. Я таскал тележку с частями от пишущих машинок и, когда раздавался звонок, извещая, что одна из центрифуг остановилась, мчался туда и освобождал ее от содержимого, кипящего в ядовитых растворителях.
Никто не задерживался на этой работе дольше шести месяцев. Понадобилось всего несколько дней, чтобы мои руки покрылись ожогами до локтей.
Заработная плата составляла 1 доллар 65 центов в час. Через год предоставлялся недельный оплачиваемый отпуск, через два — двухнедельный и через пять — трехнедельный. Это был верхний предел. В США нет всеобщего больничного страхования, но если ты проработал в «Ундервуде» более девяноста дней, то в случае болезни фирма оплачивала больничные расходы также в течение девяноста дней. После этого заболевший уже не считался работником фирмы, и, если у него не было дорогой частной страховки, он оказывался полностью на мели.
Представителя профсоюза на «Ундервуде» звали Гондовский. Он работал четыре часа на фирму и четыре часа на профсоюз, но все восемь часов старался поприжать рабочих: заглядывал в туалет и раздевалку, чтобы проверить, не слишком ли долго там задерживаются, не затянулся ли перекур.
Я не собирался надрываться до смерти в вонючем подвале «Ундервуда» и калечить ожогами руки. Октавия была очень огорчена, узнав о моем увольнении из «Ундервуда». Сама она рабски трудилась там более двадцати лет. В конце концов у нее развилась болезнь Паркинсона. Когда девяносто больничных дней подошли к концу, Октавия так сильно тряслась, что не имела никакой надежды вновь стать к конвейеру. Профсоюз и «Ундервуд» успешно отделались от нее, передав медленно умиравшую в руки американского соцобеспечения.
Я твердо решил не следовать примеру других чернокожих парней, которых я встречал на фабрике, не дать сломать себя. По-прежнему мечтая стать чемпионом мира по боксу, я возобновил тренировки в спортивном зале «Чартер Оук». Боксерский сезон был в разгаре, арены забиты до отказа, и, кроме того, телевидение передавало матчи как профессионалов, так и любителей на всю Новую Англию.
В Хартфорде открылся отборочный турнир лучших полупрофессиональных боксеров штата. Главный матч намечался между мной и другим черным парнем по имени Верн Дэвис. Менеджера Верна звали Дэсси Кларк, ему принадлежал «Чартер Оук». Но поскольку он был черным, положение его было никудышное — он не котировался в глазах гангстеров, интересовавшихся профессиональным боксом. Чтобы стать хорошим менеджером и устраивать первоклассные матчи для своих подопечных, нужно иметь тесные связи с мафией, а чтобы «протолкнуть» их на телевидение или в чемпионат, что приносит большие деньги, нужно делиться со многими.
Весь боксерский бизнес контролировался за кулисами старым гангстером времен сухого закона по имени Фрэнки Карбо и еще одним мафиози — Блинки Палермо,
который был менеджером чемпиона во втором полусреднем весе Джонни Сэкстона и знаменитого Сонни Листона. Карбо и Палермо вместе с Джеймсом Норрисом — миллионером из Международного клуба бокса — держали в своих руках организацию всех профессиональных матчей в мире — от наилегчайшего до тяжелого веса.Моего менеджера звали Сэм Левин. Он занимался боксом не для того, чтобы разбогатеть, а скорее потому, что любил спорт. Сэм, имевший отличные связи, сочувствовал Дэсси, подвергавшемуся обструкции
из-за цвета кожи. Черные менеджеры, даже располагавшие отличными боксерами, должны были пользоваться услугами могучих белых мошенников, помогавших им в сделках вокруг матчей. Мой контракт с Сэмом гарантировал ему 33,5% и тренеру 10% от общей вырученной суммы. Но заранее было оговорено, что, если заработок резко повысится, Сэм выделит из них еще 20%. О том, кто должен получить эти деньги, Сэм никогда не говорил, но об этом можно было легко догадаться.
Наконец настал долгожданный вечер. Более двух недель по всему городу висели афиши о предстоящем бое, и сегодня арена была заполнена до отказа.
Я весил 95 кг, на десяток килограммов больше, чем нужно, но был в прекрасной форме и великолепном настроении. Накануне днем побывал у парикмахера, который так обработал мои негритянские волосы, что они стали прямее, чем у Элвиса Пресли.
В углу ринга я проделал все упражнения, которые выполнял перед матчами Рэй Робинсон: приседания, махи руками, как пропеллерами, вращение головой из стороны в сторону так, что мои уложенные волосы пересыпались влево и вправо. Мне необходимо было победить Верна как можно быстрее — в этом случае я получал 500 долларов и право на участие в полуфинальном матче в Нью-Йорке.
Я старался не думать о славе Верна как специалиста по нокаутам. Мой план состоял в том, чтобы, пританцовывая, уклоняться от его начиненной динамитом правой руки и одновременно тревожить крюками слева, наставить его раскрыться и тогда вогнать свою правую в челюсть соперника.
Мы с Верном были примерно одного возраста, но он имел жену и троих детей, которых нужно было кормить, и для этого он трудился полный рабочий день в овощном магазине. Как видите, его стимулы к победе были не менее основательными, чем мои.
Мы сошлись в центре ринга, и, пока выслушивали инструкции судьи, мне показалось, что все светло-коричневое тело Верна вибрирует мышцами. Последовал гонг, и в течение какой-нибудь минуты борьба была, по существу, окончена: Верн провел свой страшный удар правой мне в нос, от которого я забрызгал кровью весь ринг.
Дальше я помню не очень много. Публика орала и ревела, а Верн гонял меня вдоль канатов. Последнее, что я запомнил: я стою в углу, а Верн колотит меня что есть мочи, да так, что моя кровь окрашивает в красный цвет волосы Верна. Дальше вспоминаю только, как секунданты втащили меня в раздевалку.
Остаток матча я дрался, повинуясь инстинкту и стараясь удержаться на ногах. Матч был проигран вчистую, но газеты писали на следующий день, что я продемонстрировал исключительное мужество, отказавшись сдаться. За участие в кровавой борьбе на ринге мне заплатили 25 долларов.
В течение трех дней я не решался высовывать за дверь свою распухшую физиономию. Спустя месяц я вновь был на том же ринге в погоне все за той же капиталистической мечтой об экономической независимости. На этот раз я встретился с черным строительным рабочим по имени Джин Пэрполл. Он жил в доме, где было еще больше крыс и тараканов, чем там, где жил я. Он тоже хотел выбраться из негритянского гетто и вести сносное существование.