Моя чужая новая жизнь

— Кажется я оставил в раздевалке и мыло и полотенце. Не принесёшь?

А спинку тебе не потереть? Или может, лучше сразу массаж? Ишь, раскомандовался, моё вон можешь взять, но момент действительно удачный. Пока он кайфует, постигая дзен, я по-тихому улизну сейчас в предбанник. Я неслышно спустилась вниз и осторожно двинулась к двери.

Гребаное ведро!

Ну когда я уже заведу полезную привычку смотреть под ноги? Услышав грохот, Винтер моментально открыл глаза, а я, кое-как прикрывшись полотенцем, рванула к двери. То есть собиралась рвануть — реакции у лейтенанта были на высоте, ничего не скажешь. Он цепко ухватил меня за локоть, заставляя приблизиться, и резко выдернул полотенце из моих намертво сцепившихся пальцев. Вот он, исторический момент моего разоблачения. Были десятки ситуаций, когда я ходила по грани, но судьбе видно нравится издеваться по полной. Худшего варианта и представить невозможно. Потрясённый, как будто увидел перед собой Годзиллу, а не симпатичную девушку, Винтер смог разродиться только на банальное:

— И что это значит?

Я безуспешно пыталась высвободить руку из его сильных пальцев. Поняв, что это бесполезно, сердито ответила:

— Может я сначала оденусь?

Винтер прошёлся по мне нечитаемым взглядом, и я малость напряглась. Да, он вроде порядочный и всё такое, но как ни крути голый мужик, страдающий от недотраха, наедине с голой бабой не есть гут. В смысле инстинкты запросто могут взять верх, но похоже я не ошиблась в его моральных качествах. Вилли отпустил моё запястье, и как-то поспешно ретировался, чуть задержавшись у двери:

— Чтобы через десять минут был… была в штабе, ясно?

Н-да, пиздец в моей жизни, смотрю, растёт в геометрической прогрессии.

Глава 17 Иногда то, что мы знаем, бессильно перед тем, что мы чувствуем.

Фридхельм

Прошли бесконечно долгие полгода, а войне похоже ещё далеко до конца. Никто больше не смеётся, что русские дикари пачками сдаются, и не собирается прогуливаться по Красной площади. Все убедились, что русские так просто не отдадут победу. Они готовы биться за каждую деревню, каждый метр своей земли. Мы почти вышли на Москву, но победы даются слишком дорогой ценой. Мы постепенно теряем человечность и страх тоже. Прав был Юнгер — гибель товарищей приводит в ужас только поначалу. После нескольких месяцев приходит фатализм — возможно ты будешь следующим. Жизнь слишком коротка, и в полной мере понимаешь это только сейчас.

Поначалу хотелось быть справедливым к этому народу, но сейчас я уже не уверен в целесообразности гуманности. Я по-прежнему не смог бы расстрелять толпу гражданских, но вот жалости к хитрым расставляющим на каждом шагу ловушки партизанам у меня больше нет. Они ведь ненавидят нас и желают смерти захватчикам своей страны. Они быстро учатся от нас жестокости. Либо я позволю себя убить, либо буду убивать сам. Я вспоминаю, как не хотел ехать на фронт именно потому, что понимал — война вытащит из каждого самое плохое. Бороться с политикой собственной страны мне не по силам. Я пробовал единственно верный, как мне казалось на тот момент, выход — покончить с этим всем. Позволить русскому бомбардировщику беспрепятственно совершить налёт. Не было бы больше этих мучительных сомнений и ломки собственных принципов. Однако я всё ещё жив. Парни тогда здорово избили меня, но я не держал на них зла — из-за моей выходки могли погибнуть многие. В том числе и Карл. Именно он помог мне прийти в себя и найти силы жить дальше. Мои чувства к нему не стёрлись, лишь крепли с каждым днём, но я больше не страдал от осознания своей извращённой убогости. Ведь уже пару месяцев я знаю его секрет. Знаю, что Карл — это переодетая девушка. Выяснил я это совершенно случайно. В один из тех вечеров, когда, мучаясь от ревности к русской девке, решился проследить за ними. Мне не верилось, что Карл, который трепетно замирал в моих неловких объятиях, будет обжиматься с этой русской. Слабая надежда, что он такой же как я, заставила пойти на этот низкий поступок. Девица потащила Карла на сеновал, и я услышал как она бормочет отнюдь не ласковые глупости. Я так и знал, что всё непросто — она ненавидит его, как и любого немца. Наверное решила задобрить, чтобы получить поблажки. Я слышал, многие девушки именно из этих соображений заводили отношения с солдатами. Немного порадовало, что Карл без всякого энтузиазма реагировал на её попытки соблазнить. Я уж было облегчённо улыбнулся, и тут эта дрянь полезла его целовать, а потом я услышал её вопль: «Так ты девка!» Этого просто не может быть, но тут я вспомнил некоторые странности Карла. Да и ошибиться с переводом такой простой фразы я не мог. «Это же меняет всё дело!» — радостно подумал, чувствуя, как накрывает облегчение. Хотя ради «Карла» готов был смириться и с нетрадиционной ориентацией.

Я едва успел отскочить от дверей, как мимо вихрем пронеслись обе девушки. Уж не знаю как «Карл» выкрутился, да только русская промолчала о своём открытии, таскалась к нему как ни в чём ни бывало. А я не одну неделю ломал голову, пытаясь разгадать, кто же «Карл» на самом деле. Почему-то даже в голову не пришло сдать её Вильгельму. Я хотел сам во всём разобраться. Через пару дней мы с парнями угодили в госпиталь, а когда вернулись, узнали, что партизаны напали на село, и Карл пропал. Я места себе не находил. Даже думал, что девчонка сбежала сама, учитывая, что однажды она уже пыталась. Но когда увидел её в лесу, чудом избежавшую расстрела, понял, что её обман не связан со шпионажем.

Конечно я подстраховался и следующие недели внимательно наблюдал, но она не делала ничего подозрительного, даже писем никому не писала. Это было тоже странно — должна же быть у неё семья, друзья в конце концов? Также я окончательно отмёл версию, что она сбежала на фронт, желая послужить стране. Она же словно в насмешку упрямо повторяла заученные речи, которые совсем не соответствовали её поступкам. Странно, что остальные не замечали, как она с жалостью смотрела на русских. Уловки, к которым она прибегала, избегая участия в боевых действиях. Разгадать её тайну оказалось не так и просто. Я измучился ещё больше чем в те дни, когда подозревал в себе извращённые наклонности. Всё чаще я чувствовал злость, видя, как она каждый день бессмысленно рискует собой. Она могла погибнуть под пулями. Могла, забывшись, выдать себя. Но больше всего я боялся, что ошибаюсь, и она всё-таки окажется сбежавшей преступницей. Ведь порой её рассуждения выходили за рамки кругозора подростка, едва закончившего школу. Чего стоило одно то, что она цитировала запрещённых писателей. А откуда у неё умения профессионально водить машину и познания в медицине? Но когда в очередной раз она слегка приподнимала маску и позволяла чуть более откровенный разговор, или когда я видел неподдельную грусть в её глазах, я моментально забывал о своих подозрениях. Она могла быть резкой, насмешливой, даже грубой, но я видел и её уязвимость и боль, которую она старательно прятала от всех и не верил, что она опасна.

Отчасти я хотел, чтобы это время не заканчивалось. Девушка, которую я люблю, рядом, но я прекрасно понимал, что каждый день, проведённый на фронте, даётся ей нелегко. Во-первых, такие нагрузки тяжело вынести девушке, во-вторых, постоянно изворачиваться, сохраняя свою роль — это нужно постараться. Я всё больше удивлялся, что никто ничего не заподозрил. У неё ведь нежные правильные черты лица, но это ладно, ведь парни тоже бывают смазливые, но когда её волосы начали отрастать, она ведь всё меньше походила на мальчишку. Наверное, наши просто привыкли и не заостряли внимания. Всё, что я мог сделать — это незаметно присматривать, чтобы вовремя прийти на помощь. «Карл» конечно в состоянии и сам постоять за себя, но мне было спокойнее, когда она под моим присмотром. По возможности защитить её на учениях, проследить, чтобы не доставал Шнайдер, с которым они вечно цапались. Не такой уж я оказывается бесполезный слабак. К тому же снова вылезла ревность. Нелепая, бессмысленная. Я ведь понимал, что парни воспринимают её как мальчишку, но порой казалось, что она специально дразнит меня, позволяя Коху трепать волосы или тепло улыбаясь Касперу. Я сам связал себе руки и теперь мучился догадками — а я хоть немного нравлюсь ей? За эти месяцы мы сблизились, я знал её лучше чем кто-либо другой. Всё упиралось в то, что она по-прежнему считала меня геем.

— Опять ты подкрадываешься как… в общем незаметно, — рассерженно шипит «Карл», когда я нахожу его сидящим на заднем дворе казармы.

— Как всегда один? — я присаживаюсь на грубо сколоченную скамейку, снова отмечая острую тоску в её глазах.

— Не самый плохой вариант, — усмехается «Карл», и мне хочется укрыть её от этой жестокой реальности.

— Ну куда ты опять тянешь ручонки? — дёргается от моего осторожного прикосновения. Чувствуя раздражение от этого затянувшегося маскарада, я решаюсь поддразнить:

— По-моему, ты уже особо и не против, когда я обнимаю тебя.

В её глазах мелькает смятение, и она отвечает фразочкой из арсенала задиристого Карла:

— Вот вломлю всё-таки пару раз, увидишь, против я или нет.

Я убираю руки, но сдаваться так легко не собираюсь.

— Интересно, а если бы один из нас был девушкой, что-нибудь могло получиться, как думаешь? Чисто теоретически.

«Карл» смотрит немного удивлённо, но быстро берёт себя в руки и насмешливо отвечает:

— Ну если чисто теоретически, то я чур парень. Ты создание нежное, трепетное за девчонку сойдёшь, — окидывает меня смешливым взглядом и продолжает: — Хм-м… Мордашка у тебя смазливая, целуешься ты неплохо… На пару свиданий я бы тебя пригласил… Доволен? Дурацкая счастливая улыбка ещё долго в тот вечер не сходит с губ.

Всё рухнуло, когда я обнаружил её возле трупа какого-то полицая. Заметив, что «Карл» смылся из кинотеатра, я решил проследить. Больше из любопытства и привычного желания уберечь от очередной глупости. Я ожидал увидеть всё, что угодно, кроме этого. Неужели девочка, которая с отвращением держала в руках винтовку, смогла хладнокровно застрелить человека? Можно было не спрашивать почему она это сделала — из переулка испуганно выбежало несколько русских женщин. Этот полицай, застреливший ребёнка, был конечно последней мразью, но безусловно не стоил, чтобы из-за него идти под трибунал. Девушка при всём этом не выглядела напуганной. На какое-то мгновение мне стало страшно, когда я посмотрел ей в глаза. Неприкрытая ненависть заставила замереть. Такой взгляд мог бы быть у человека, который испытывает удовлетворение от свершившейся мести. Я ждал хоть каких-то объяснений, но она молчала, не делая даже попытки уговорить меня промолчать. Выругавшись про себя перенятыми у неё словечками, я принял единственное верное решение — избавиться от трупа. Она недоверчиво смотрела на меня, а я решил сегодня же вытрясти из неё правду.

Я был близко к её капитуляции, если бы не чёртов Шнайдер, который как всегда не вовремя появился с привычными насмешками. Потом маленькая хитрюга мастерски меня избегала, всё время крутилась среди парней. Ничего, я всё-таки решусь надавить на неё.

— И долго ты думаешь избегать меня? — наконец-то умудряюсь перехватить девчонку у колодца. Она невозмутимо опускает верёвку с ведром и хмыкает:

— Издеваешься? Разве в этом муравейнике такое возможно?

— Карл, я прошу тебя, объясни, что происходит. Я в любом случае на твоей стороне, просто я должен понимать, кто ты и зачем делаешь такое.