Моя идеальная

Но его ровный голос и спокойная уверенность помогают мне немного прийти в себя. Доктор проводит меня в свой кабинет, вынуждает вымыть руки и умыться.

Смотрю в небольшое безрамное зеркало, висящее над раковиной, и отшатываюсь от него, как от физического удара. Всё лицо покрыто кроваво-красными полосами. Губы искусаны в кровь и испещрены следами зубов и ранами. Глаза кажутся чёрными и пустыми, как у трупа.

Я знаю, как выглядят мёртвые глаза. Я нашла своего дедушку, когда он умер. Я помню пустоту в его взгляде. Я помню его синюшные губы. Я помню его ледяную кожу.

Зеркало сейчас отражает смерть. Да, я умерла и не воскресну, пока не буду уверена, что с моим любимым мужчиной всё в порядке.

Принимаю халат, который даёт мне доктор, и спускаюсь в приёмный покой больницы, где он велит мне оставаться и ждать новостей. Меряю шагами комнату, не замечая перепуганные взгляды окружающих меня людей. Несмотря на вымытые лицо и руки, я всё ещё покрыта кровью. Появляются друзья. Коротко информирую их о всех процедурах и возможных диагнозах.

— Будьте здесь и ждите новостей. — бросаю безжизненным голосом и выхожу на улицу.

Стены словно сжимаются вокруг меня, грозясь превратить в кровавое месиво, поэтому, оказавшись вне здания, глухо и тяжело дышу. У меня никогда не было никаких фобий, но сейчас одна паническая атака сменяется другой. Несмотря на то, что сердце трещит на разрыв с такой скоростью гоняя по венам кровь, что они способны разорваться только от силы трения, я остаюсь спокойно-холодной, будто внутри меня чёрная дыра, втянувшая в свою ледяную пустоту всё живое, что во мне было. Истерика, паника — всё отступило. Никаких чувств и эмоций не осталось, хотя руки продолжают трястись, как у припадочной. Сама не могу разобраться в той буре эмоций, что расхреначивала все внутренности, поэтому просто отключилась не только от внешнего мира, но и от внутреннего. Только так я и смогу всё это пережить, иначе просто упаду и больше не смогу подняться.

Господи, ну как это могло произойти? Как четыре сказочно-волшебных дня могли превратиться в один нескончаемый кошмар? Арест, подстроенный отцом. Появление предков. Драка. Удар. Кровь. Как? Почему, мать вашу, всё так? За что нам это? За что, блядь?!

Из дверей выходит Арипов и без слов закуривает.

— Новостей нет?

— Нет.

Хватаю губами горький дым, который он выпускает, и толкаю его в лёгкие. Никогда не понимала, как людям помогает курение, но сейчас поворачиваю к нему голову и прошу:

— Дай сигарету.

На лице парня мелькает удивление, с которым он быстро справляется.

— Не стоит. — толкает упрямо.

— Дай. Мне. Сигарету. Антон. — обрубаю каждое слово.

Арипов достаёт из пачки сигарету, подкуривает и передаёт мне. Делаю осторожную затяжку и тут же давлюсь. Кашляю так, что не только слёзы из глаз льются, но и, кажется, оставляю на асфальте собственные лёгкие.

— Я предупреждал.

— Захлопнись! — рычу и делаю новую тягу.

Давлюсь. Затягиваюсь. Кашляю. Затягиваюсь. Только спустя десяток тяг, за которыми Тоха наблюдал с видом мрачного жнеца, мне удаётся втянуться. Облегчения или наслаждения я от этого не ощущаю, но, сосредоточившись на процессе, на какое-то время отключаюсь от пугающей реальности. Бросаю в урну окурок и, обернувшись, попадаю прямо в объятия парня.

Я хотела бы обмануться. Поверить, что это Артём, но Арипов не только пахнет, но и ощущается иначе.

Я хочу оттолкнуть его. Хочу вырваться. Хочу наорать. Хочу спросить, какого хрена он это делает. Но вместо всего этого цепляюсь пальцами в его толстовку и сжимаю зубы, чтобы не выпустить наружу вместе со слезами, которые бесконтрольно стекают к подбородку, поток отчаяния.

— Отпусти, Настя. — хрипло шепчет Тоха. — Тебе надо выплакаться. Хватит держать всё в себе. Ты была молодцом. Не думал, что увижу тебя в роли терминатора. — коротко хмыкает. — Ты одна, кто не застыл и не растерялся. Ты держалась за всех нас, тогда как была единственной, кто имел право на эту слабость. Плачь, Северова. Плачь.

Северова...

И я не просто плачу. Я рыдаю, захлёбываюсь, ору, проклинаю судьбу и весь это чёртов мир. Луплю кулаками крепкое тело парня. Он ничего не возражает, продолжая просто обнимать. Когда силы на крики и стенания иссякают, беззвучно плачу.

— Молодец, Настя. Умница. — отзывается сиплым голосом. — Полегчало?

Опускаю вниз голову в знак согласия. Даю себе ещё немного времени и отстраняюсь.

— Пойдём?

Арипов кивает, и мы возвращаемся в приёмный покой. Вика замечает моё мокрое от слёз лицо и пропитанную ими же и измазанную тушью толстовку своего парня, но ничего не говорит. Без слов закидывает руки мне на плечи и гладит по голове. Отталкиваю подругу и опираюсь на стену, сползая по ней.

Когда ты и так на грани срыва, но стараешься держаться, чужая жалость и попытки успокоить только подталкивают тебя к краю, а мне больше нельзя падать. Вместе с криками и рыданиями ушло странное оцепенение, и даже дышать стало немного легче. В голове начало медленно проясняться.

Заболоцкая занимает единственное место на лавочке. Арипов падает на пол, опираясь на противоположную стену. Время тянется бесконечно, но никто из нас не нарушает напряжённого молчания, потому что разводить панику и строить предположения лишь усугубит нашу тревогу.

— Кто с Северовым? — громко спрашивает вошедший в вестибюль доктор.

Оказываюсь около него раньше, чем остальные успевают подняться.

— Что с ним? — пищу дрожащим тоном.

— Операция прошла успешно. Всё оказалось не так страшно, как мы думали. Травма не открытая, только трещина в черепе. Сотрясение средней тяжести и ушиб лёгкого. Всё это не является смертельным, но мы оставим его на несколько дней в больнице, чтобы понаблюдать.

— И чем это чревато? — спрашивает Тоха, в то время как я ни слова не могу из себя выдавить от накрывшего меня облегчения.

Всё хорошо. Спасибо, Боже. С ним всё хорошо.

С трудом улавливаю ответ мужчины.

— Головокружения, тошнота, головные боли. Возможна забывчивость и спутанность сознания. Но всё это мы проверим, только когда он полностью отойдёт от наркоза.

— Можно к нему? — задаю вопрос с мольбой в голосе и смотрю на доктора таким жалостливым взглядом, что он сначала делает попытку отказать, а потом всё же сдаётся.

— Только один человек и всего на минуту. — отрезает строгими интонациями.

Поворачиваюсь и умоляюще смотрю на ребят.

— Иди, Северова. Передай, что как только он выйдет отсюда, то я ему сам ебучку расквашу.

Подмечаю хмурый взгляд врача на замечание Арипова и иду следом за мужчиной. Он останавливается у двери и берётся за ручку.

— Можно я сама?

Кивок и он уходит, напомнив при этом:

— Минута.

Не давая себе времени на страхи и сомнения, толкаю дверь и замираю. Артём лежит на койке с капельницей в руке. Голова перебинтована. Кожа и губы бледные, хотя и не настолько, как раньше.