Мученик
Шрифт:
– Когда приедет Самозванец, – строго приказала мне принцесса Леанора, – переговоры будут проходить в соответствии с принятым обычаем. Вы будете только слушать. Ничего не будет решаться в этот миг. Наш дальнейший ход действий будет определён, когда мы удалимся выслушать ваше суждение. – Её лицо помрачнело, и на нём отразилось страшное предупреждение. – Вы меня поняли, капитан Писарь?
Я низко поклонился, согнул палец в перчатке и приставил ко лбу – натурально, перепуганный керл, которого она хотела увидеть.
– Я понял, ваше величество.
Далёкий звук труб приковал все взгляды к вражескому войску. Ровные ряды в
Снова развернувшись, он ровным галопом помчался в сторону королевской свиты, а за ним развевалось шёлковое знамя. На миг я подумал, что Самозванец собирается вести эти переговоры в одиночку, что отлично сыграло бы мне на руку, а потом я увидел, как из вражеских рядов выезжает ещё одна группа всадников. Герцог Галтон ехал под своим знаменем с целой свитой из дюжины вооружённых рыцарей за спиной. Наверняка это были Серебряные Копья, о которых говорил сэр Альтерик – кончики их поднятых копий блестели на солнце, пока не налетела гряда облаков, погрузив неглубокую долину в тень.
Магнис Локлайн, претендент на трон Альбермайна, остановился в дюжине ярдов от королевского отряда. На нём не было шлема, и, увидев его лицо впервые, я поразился отсутствием какого-либо сходства с королём Томасом или принцессой Леанорой. Это было несомненно красивое лицо, с сильным подбородком и узким носом, а длинные тёмные волосы развевались на усиливающемся ветру, создавая внушительный образ короля-воина. Впрочем, я увидел мало признаков крови Алгатинетов, и это укрепило моё убеждение в том, что этот человек – величайший из лжецов. Все его притязания были такими же фальшивыми, как и любая ложь, что я когда-либо говорил, и, хуже того – они пользовались гораздо большим успехом. Я видел за этим лицом живой ум, но ещё и голодное честолюбие в том, как он осматривал собравшуюся знать. Потому удивительно было, когда он перевёл взгляд с королевского отряда на Эвадину и направил к ней коня.
– Леди Эвадина Курлайн, – сказал он, низко поклонившись. Его голос вызвал новое удивление тем, что он был лишён всяких попыток изобразить благородный акцент. Это был размеренный и, по-видимому, хорошо поставленный в речах голос, но в то же время грубый голос образованного керла или начитанного горожанина. – Мы, конечно, уже встречались раньше, но никогда не были представлены. Видя вас сейчас, я считаю это ужасным недосмотром с моей стороны.
Он говорил открыто и с несомненным обаянием, весьма похоже на ухажёра, приветствующего будущую невесту. Однако вместо ревности это вызвало в моей груди только веселье, поскольку я знал эту женщину, а он явно нет.
В ответ на его приветствие Эвадина не сказала и не сделала ничего, хотя эмоций на её лице хватало. Она смотрела на Локлайна с непоколебимой ледяной сосредоточенностью, какую я видел у неё в битве – с таким выражением она убивала.
Эвадина продолжала
молчать, и я увидел, как весело и оскорблённо дёрнулись губы Самозванца. Развалившись в седле, он спросил:– Неужели вам нечего мне сказать, миледи? Под защитой флага переговоров вести себя так… невежливо для человека, настолько славного своим благочестием.
Эвадина прищурилась.
– Да, мне есть что вам сказать, – отрывисто проговорила она, сдерживая ярость. – Заканчивайте эту бессмысленную игру, чтобы я могла приступить к отправке вашей испорченной души обратно к вашим хозяевам-Малицитам.
Вся весёлость тут же слетела с лица Локлайна. Он уже сражался раньше с этой женщиной, пусть и мимолётно, и знал о её способностях, а потому её смертельная антипатия отрезвляла.
– Я не служу Малицитам, – с виду искренне обиженным тоном заявил он. – Я всегда почитал Ковенант. – Он указал на войско за спиной. – В рядах той армии прямо сейчас стоят священники.
– «Остерегайтесь гласа порченных», – ответила Эвадина цитатой из свитка мученика Стеваноса, – «ибо язык Малицитский сплетёт клетку лжи вокруг любого сердца».
– «Оберегайте душу вашу от соблазна горделивого честолюбия», – бросил в ответ Локлайн возражение из речений мученицы Меллии. Этот человек явно был знаком со священным писанием, хотя я счёл его выбор отрывка настолько ироничным, что его можно было назвать вопиющим лицемерием. – «Вознесётесь лишь благодаря праведному признанию честных людей. Всё остальное суть тщеславие».
Обмен колкостями из писания мог бы продолжаться, если бы грохот копыт по земле не возвестил о прибытии отряда герцога Галтона.
– Локлайн! – выкрикнул он, останавливая своего коня и взметнув фонтан дёрна. – Хватит флиртовать с этой святой девкой. Нам ещё в войне побеждать.
Ростом герцог Галтон был почти с сэра Элберта, хотя на несколько дюймов шире в талии. На его доспехах почти не было украшений, и только на кирасе серебром и финифтью изобразили раскинувшую крылья скопу – фамильный герб Пендроуков. В отличие от Самозванца, он носил шлем, под открытым забралом виднелось очень бородатое лицо с глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз. А ещё, в отличие от Локлайна, его внимание было приковано исключительно к членам королевского отряда.
Галтон Пендроук молча зловеще смотрел на Леанору и Элберта, не произнося никаких приветствий, пока его свита разъезжалась по обе стороны от него. Молчание тянулось и усиливалось, а Локлайн удостоил Эвадину поклоном на прощание и направил коня к герцогу Галтону. Напряжение стало таким, что в животе у меня снова заурчало, и сердце забилось сильнее. «Чем я обязан этим благородным негодяям?». Этот вопрос всё сильнее и сильнее отдавался пустотой всякий раз, как я его задавал, вызывая бурю сомнений.
Наконец Леанора повернулась к Альтерику, который громко произнёс необходимые формальности:
– Да будет известно, что все собравшиеся под этим флагом согласны, что никакой крови не будет пролито в его тени. Мы собрались в мире, и разъедемся в мире. Подтвердите свои клятвы или сейчас же отправляйтесь в битву.
Принцесса заговорила первой, выпрямив спину и подняв руку:
– Подтверждаю, именем Короны, рода Алгатинет и перед лицом мучеников и Серафилей.
Следующим сказал Элберт, и его лицо по-прежнему дёргалось от сдерживаемого страдания, а поднятая рука дрожала: