Мученик

– Они своенравные, – сказала она мне, глянув на меня. – Думаю, они чуют других людей, понимают, что случится.

Несмотря на все мои попытки объяснить, Лилат перестала вникать в различные причины конфликта, в который оказалась втянута. Она знала, что путешествует с одним войском, которое вскоре вступит в битву с другим, но от неё ускользало, кто тут замешан и почему. Орду Самозванца она называла просто «другие люди», а войско Ковенанта определяла лишь как «твои друзья, а значит и мои друзья».

Солдаты Разведроты, справедливо опасаясь моей реакции на любое неуважение, относились к ней по большей части с почтительным и в основном невысказанным любопытством. Эйн предсказуемо составляла исключение, терзая Лилат постоянным шквалом вопросов, и записывала все ответы, добавляя всё больше слов в растущие стопки пергамента, сложенного в седельных сумках.

– Где ты это взяла? – спросил я, кивнув на фальшион, приставленный к ближайшей бочке с водой.

– Эймонд, – сказала Лилат, и в этом ответе не было ничего удивительного. Он тоже уделял Лилат значительное внимание, при этом краснея и заикаясь. – Он сказал, что завтра мне это понадобится. А ещё он дал мне вот что поносить. – Она отложила щётку и приподняла клёпаную железом бригантину. – Тяжёлая, – добавила она, поморщившись от неприязни. – Мне ведь не обязательно её надевать?

– Не обязательно, – сказал я и взял у неё доспех. – Она тебе не понадобится, как и оружие.

Я положил бригантину, взамен взяв её седло.

– Пора, – сказал я, поднимая его на спину Каэлира.

– Пора? – озадаченно прищурилась Лилат.

– Пришло время выполнить поставленную перед тобой задачу. – Я положил седло на место и взялся за подпругу. – Пора отыскать Доэнлишь.

– Но битва…

– Это не твоя битва. – Я застегнул ремень и туго его затянул, а потом выпрямился и посмотрел ей в глаза. – И не твоя война. Сейчас мне надо идти, и я не стану слушать никаких возражений.

– Эйтлишь сказал мне защищать тебя…

– И ты защищала, в горах. Там было твоё место. А здесь – моё, и я не смогу защитить тебя, ни завтра, ни в последующие дни. Здесь всё по-другому, и ты это уже видела. Ты видела, как мы поступаем друг с другом, видела убитых детей, сожжённые деревни. Видела, как люди голодают ради возможности умереть за дело, которое они понимают лишь немногим лучше, чем ты. Видела, каков мой народ, и я от них не отличаюсь.

Услышав в своём голосе всё больше грубых и неровных ноток, я замолчал. Снова посмотрев на Лилат, я увидел боль и нежелание в её открытом взгляде. Закашлявшись, я приторочил данный ей Эймондом фальшион к седлу сзади и заговорил, стараясь не встречаться с ней взглядом:

– Однажды я уже вынудил друга вступить в битву, – сказал я. – И она ненавидела меня за это. Так всегда с битвами: они нас меняют, переделывают во что-то новое, и это редко улучшение. Я бы хотел, чтобы на твоём лице не было ненависти, когда увижу тебя в следующий раз. Поиски Доэнлишь – в любом случае более важная задача. И к тому же, Улла была права. Я вижу это, если не видишь ты. Ты не таолишь, ты вейлишь, охотник, и, безусловно, охотником быть намного лучше.

Она продолжала возражать, и наш спор становился всё жарче, пока я не пригрозил связать её, бросить в телегу и отвезти на двадцать миль отсюда и отпустить. И это была не пустая угроза. Я хотел, чтобы она не видела того, что случится тут утром, и не только потому что хотел избавить её от ужасов генерального сражения. Нет, всё было подлее и эгоистичнее. Я не хотел, чтобы она увидела моё преступление. Даже если она никогда не поймёт его природу, я всё равно решил, что не стану навлекать проклятие на свою душу под взглядом Лилат.

– Где? – пробормотала она, согласившись наконец взобраться на коня. – Где мне искать? Земли тут обширные.

– Ты же охотник, – напомнил я и улыбнулся, не дождавшись улыбки в ответ. – И к тому же, у меня есть чувство, что Доэнлишь отыщет тебя, когда придёт время. – Я отступил назад, продолжая улыбаться и чувствуя, как у меня перехватило горло. – Осторожнее с теми, кого встретишь на дороге. Никому не доверяй и каждое слово принимай за ложь.

Лилат отвернулась, всё сильнее сжимая поводья, и я подумал, что она собирается безо всякого прощания умчаться в темноту. Но всё же она помедлила – на её лице сохранялось укоризненное выражение, но взгляд смягчился.

– Эйтлишь то же самое говорил о тебе, – сказала она. – «Весь его народ лжецы, и он один из худших». Вот что он мне сказал.

– Не скажу, что и мне на него не плевать, – натянуто усмехнулся я. – Но и не стану оспаривать его мудрость.

Лилат кивнула, её гнев стих, и она выпрямилась.

– Не умри завтра, – сказала она, и ударила пятками, пустив Каэлира быстрой рысью. Ночное небо потемнело из-за туч, и я видел её совсем недолго, пока конь и всадница не пропали в темноте.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Самозванец в тот день тщательно расставил свою орду, поместив опытных альтьенцев герцога Галтона на правый фланг, а в центре – компанию наёмников и остатки своих верных последователей. Эта аккуратно выстроенная шеренга к западу переходила в раздутую вытянутую толпу керлов, формировавших левый фланг армии бунтовщиков. Несмотря на недостаток сплочённости, простолюдины, вставшие под знамя Самозванца, по-прежнему производили грозное впечатление. Эйн своим намётанным на числа глазом оценила, что их больше десяти тысяч, и эта цифра соответствовала размерам остального войска. Напротив, силы принцессы Леаноры можно было оценить примерно между пятнадцатью и восемнадцатью тысячами, и подкрепления прибывали даже пока барабаны и горны выстраивали солдат в шеренги. Эвадина подошла с войском Ковенанта прямо перед рассветом, а позади неё шло около шести тысяч участников священного похода. Остальные из Жертвенного Марша растянулись неуклюжей, оборванной змеёй по дороге до южного Альбериса, и всё утро усталые, но увлечённые керлы подпитывали королевское войско.

Часы до переговоров я провёл помогая Суэйну выстраивать керлов в нечто, похожее на строй, ставя в передние ряды самых наименее оголодавших и хорошо вооружённых. Им полегчало после нескольких часов отдыха и нормальной еды, но усталость и опустошение от Жертвенного Марша ясно читались на каждом лице. На многих лицах я увидел характерное отстранённое выражение, которое говорило о недавней тяжкой утрате. «Скорбят о семьях и друзьях, пропавших по дороге», заключил я. И тем не менее, несмотря на всё, что они пережили, я с виноватым удовольствием видел, что за скорбью и усталостью нет никаких сомнений. Их вера в Леди сияла так же ярко, как и всегда, подпитываемая ежедневными проповедями, которые, как я понял, не уступали по тайной силе всему, что я видел от Ведьмы в Мешке или Эйтлиша.

Впрочем, если сработает мой план, то сегодня не будет никакой проповеди, никакого последнего красноречия от Воскресшей мученицы, чтобы зажечь их перед боем против Малицитской Орды. Я считал, что её проповедь перед Полем Предателей обеспечила в тот день победу роте Ковенанта, или, по крайней мере, выживание. А теперь же мне приходилось положиться на то, что, когда придёт время, набожность участников священного похода заставит их действовать быстро.

Решив, что не помешает их немного взбодрить, я влез на Черностопа и немного поездил перед нестройными рядами. Когда удалось привлечь их внимание, я остановил жеребца, встал и выкрикнул как можно громче: