Мы сделаны из звёзд

Мы все еще лежали на холодной мокрой траве и смотрели на кроны деревьев. Где-то вдали приближался еще один поезд.

— Если бы я знала, как прекратить все это. Эту тоску. То обязательно поделилась бы с тобой секретом. Но пока что ничего. Нужно просто научиться вынашивать эту пустоту, жить в вакууме.

Следующие пару минут мы сидели молча, и до меня неожиданно дошло — во всем этом городишке, где я знаю каждую дворовую кошку и собаку, ближе всех по духу мне оказалась бывшая самоубийца. Кто бы мог подумать.

Я столько изводил ее в прошлом — называл ботаником, занудой, задротом, затворницей, потому что просто боялся осознать правду. Увидеть ее душевное состояние — это все равно, что посмотреть в зеркало.

Но я не знаю, смогу ли я выживать так, как это делает Мелани. Мне, скорее всего, придется искать другие методы. Не такие рискованные.

В пространстве между нами застряло слишком много боли. Я поправил очки на переносице и вздохнул.

Мелани не вытащила мою стрелу. Она загнала ее еще глубже в рану.

Примечания к главе:

(*) Луис Уильям Уэйн — английский художник, известный своими многочисленными антропоморфными изображениями котов, кошек и котят.

Мелани.

Расступайся, детвора,—

Мертвец Рэй идет сюда!

Сиди тихо и молчи,

«Труп идет!» ты не кричи,

Не пугайся, посмотри:

Он весь бледен и печален,

Капюшон на куртке спален.

Всюду кровь его и слезы,

Не сулит он нам угрозы.

Сложены в молитве руки,

Внутри — души разбитой муки.

И все бессвязно он ворчит,

Ведь в небо путь ему закрыт.

Он ходит по грешн о й Земле,

Где нет света в тишине.

* * *

...Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать...

Под водой мир такой легкий. Тихий, почти немой. Звуки умирали один за другим, им на смену приходило размеренное биение ее сердца и безмятежный, покачивающийся хрип подводной жизни.

...Двадцать один. Двадцать два. Двацать три...

Под водой не существовало проблем. В воде не было ее сокрушенного прошлого и сомнительного будущего. Над ее закрытыми глазами рябью били секунды, но время под водой не умело ранить так как то, что на поверхности.

...Двадцать девять. Тридцать. Тридцать один...

Она могла бы провести в этой манящей безмятежности целую вечность. Но легкие, как всегда, начинают гореть огнем, стенки горла царапает недостаток воздуха. Руки против воли хватаются за стенки ванной и тянут ее тело вперед.

Мелани набрала полную грудь кислорода и еще очень долго учащенно дышала, ослабевшими руками стирая с лица капли воды, перемешанные со слезами.

Она вспомнила ту версию себя, которой была два года назад. Сломанную, брошенную игрушку, которая скрывает порезы под одеждой. Она вспомнила эту самую ванну два года назад. Полную холодной воды, обагрившейся алой кровью, в которой тонула бледная девушка с посиневшими губами, закрытыми глазами и покрытыми шрамами телом.

Она была этой девушкой. И хоть старые шрамы затянулись, та сломленная душа все еще не собралась воедино.

Как только грохот сердца стих, она выбралась из ванной, вытерлась насухо и невозмутимо добрела до своей комнаты.

У окна, под навесом тяжелых жаккардовых штор, погружающих комнату в лишенный света траур, умирали цветы гибискуса. Медленно, бесшумно и мучительно. Она не пыталась спасти растение, только мимоходом по утрам замечала, как оно чахло, осушалось и крошилось огромным количеством предсмертных записок на серый от земли и пыли подоконник.

Что ж, это похоже на конец. Гибискус был последним, что осталось от Него.

Рэймонд был хорошим человеком.

Человеком, которого она боготворила. Он был тем, кто плел ей венки из ромашек. Тем, кто рассказывал про морских коров, которые поднялись из океана в небо и спрятались за облаками. Он называл ее Белоснежным Ангелом, ловил пальцами лучики солнца и дарил их маленькой девочке с самыми голубыми от счастья глазами. Он научил ее видеть прекрасное вокруг себя, показал ей, что чудо существует, каждый раз вытаскивая пять центов из-за ее уха.

Их сказка могла длиться вечно. И она хотела бы, чтобы было именно так.

В один день все померкло. Из ее жизни отца забрала вовсе не авария. Не весна две тысячи тринадцатого года. Рэймонда, такого, каким она его всегда знала и любила, не стало задолго до этого.

В его голове всегда происходило что-то, что не поддавалось объяснению. Ситуация ухудшилась, едва Мелани исполнилось тринадцать лет лет. Голоса в голове победили его. Он разговаривал с незнакомцами, которых видел только он, ругался с ними, пытался убить их, размахивая кузонным ножом вокруг себя.

Все эти иллюзии, призраки, вымышленные обрывки фраз были для него реальнее дочери, забившейся в угол вместе со своими рыданиями. Они были реальнее его жены, рукой прикрывающую кровавую рану от кухонного ножа на боку.

В тот день, когда его увезли в то страшное место, где люди в белых халатах должны были давать ему таблетки каждый день «чтобы папа снова стал собой» — она поняла, что уже совсем потеряла его.

Все свое детство, наполненное невероятными историями, приключениями и такой искренней, всепоглощающей любовью, на которую только способен ребенок, она не могла понять, как воздух, с которым он разговаривал, вдруг смог разрушить все, чем она жила.