Мы сделаны из звёзд

— А мне нужно доделать задания.

Я взял со стола ноутбук и бланки анкет, чтобы заполнить их в комнате, и направился к лестнице.

На следующий день в Саттер-Хилл был марафон документальных фильмов, посвященных подросткам-суицидникам. Это было актуальнее, чем прошлый выпуск про кишечные бактерии, но все же не произвело тот же фурор, что «Биографии известных серийных убийц всех времен».

В конце учебного дня всю старшую школу собрали в актовом зале, и весь последний урок с большого экрана на стене нам рассказывали грустные истории подростков, которые свели счеты в жизнью. И тридцати секунд не прошло, как все уже начали пытаться подключиться к вай-фаю и пускать бумажные самолетики в миссис Грэгори — нашего социального педагога.

Прошлой ночью я чуть ли не до самого утра заполнял бланки и анкеты, писал бредовые сочинения на убогие темы, предоставленные разными университетами, поэтому уже минут через десять отрубился у Ли на плече.

Я проспал почти два раздела фильма и очнулся, только когда Ли начала щелкать меня по носу, жалуясь, что у нее онемели все конечности. Когда настал ее черед использовать меня в качестве подушки, я наконец обратил внимание на экран.

Три года назад Элизабет Монтгомери из Атланты надела свою мантию выпускника и повесилась на шнуровке корсета, который делал ее талию на три дюйма уже, а жизнь на несколько десятков лет короче. Ничего более символичного я в жизни не слышал.

Ее смерть для всех, конечно, была полнейшей неожиданностью. Она всего-то была грустной и подавленной всю свою сознательную жизнь. Ну вы знаете, ох уж эти подростки. Что с них взять.

Никак не пойму, почему все люди считают, что избавить человека от депрессии можно парой хлопков по плечу и дежурной фразой «все будет хорошо». Это как лечить гангрену увлажняющим кремом или открыть форточку, чтобы проветрить чей-то саркоидоз.

Я больше всего на свете ненавижу это мерзкое лицемерие. С экранов все сплошь и рядом заявляют, что каждый день чувствовать себя дерьмово — это не нормально, и в таком случае нужно обратиться за помощью. Но когда вот он ты, уставшая загнанная лошадь, пытающаяся эту помощь получить, они хоум раном кидают твои проблемы тебе же в лицо, заявляя, что это и не проблемы вовсе. Бедность, голод, бытовое насилие — вот это серьезные вещи.

Ты считаешься больным только со вздутыми венами, сыпью, опухшим лицом или высокой температурой. А пустой взгляд, страх и панические атаки никого не волнуют.

Все места в социуме давно распределены. И вы в нем всего лишь фальшивки. Жалкие показушники, жаждущие внимания. Сожрите этот свой глупый разрушенный мир, проглотите океаны слез, похороните рубцы и шрамы под толстым слоем одежды. А потом живите. Или умрите. И даже не думайте, что ваши переживания чего-то стоят.

Так работает система.

Но завтра еще одна Элизабет Монтгомери засунет голову в газовую плиту, а другая сиганет с моста. И люди снова будут гадать, как же это так получилось, ведь у них у всех были хорошие анализы крови и уровень гемоглобина.

Правда в том, что нам больно каждый день. Но кто нас спасет, если все мы не более чем толпа притворщиков, чей недуг не определить рентгеном или группой инвалидности.

Веским симптомом считается одна лишь смерть.

После коллективного промывания мозгов мы столпились у стендов с рекламами телефонов горячих линий и частных психологов.

Я прокашлялся за спиной у Ли, когда она вертела в руках одну из брошюр. Никогда еще не чувствовал себя так глупо, пытаясь начать с ней разговор.

— Ли, насчет прошлых выходных... — подруга застыла. — Слушай, я...

— Ты спер у меня заначку очень хорошего виски, — перебила она, не оборачиваясь.

— Что?

— Не играй в мистера Невинность. От тебя до сих пор спиртом пасет.

Разозлившись, я вытащил у нее из рук рекламку, которую она читала, и кинул обратно в гору, громоздившуюся на столе. После этих действий ей все же пришлось повернуться и посмотреть мне в глаза.

Она задрала голову и упрямо не отводила взгляд, даже не догадываясь, что уничтожает меня.

— Что ты хочешь от меня? — резко спросила она.

— Ничего. — покачал головой я. — Забудь.

Сильно сжав челюсть, я развернулся и вышел из актового зала.

Глупо было предполагать, что для Ли тот глупый поцелуй что-то значил. Нет смысла все рушить и усложнять. Да и зачем ей все это нужно? Я. Мои проблемы. Мои таблетки.

Мои тупые, необдуманные действия.

Я шел по заполненному коридору, натыкаясь на чужие рюкзаки и костлявые плечи. В солнцезащитных очках, потому что только так я мог смотреть прямо перед собой, не опуская взгляд.

Ноги сами привели меня к кабинету нашего школьного психолога. Не помню фамилию этой женщины, но у нее, должно быть, самая легкая работа на свете. Кроме проведения ежегодных тестов на личность и профориентацию она больше ничего не делала.

И все же ее неприметная, загадочная дверь манила меня с самой средней школы. Неужели все может решиться там? Мою черепушку раскроят, покопаются в ней, вытащат оттуда все накопившееся дерьмо, а потом покажут, в чем была вся суть. Как на приеме у стоматолога, который кладет рядом с тобой выдернутый загнивший зуб, болевший уже пару лет.

Вот только у меня слишком слабый желудок, чтобы смотреть на все эти уродства.

Не знаю, готов ли я узнать, насколько все плохо в моей голове. И буду ли хоть когда-нибудь готов оказаться по ту сторону двери. Ведь если даже там не окажется волшебного спасения, то я в заднице, так ведь?

— Блонди! — сзади на меня неожиданно налетела огромная туша Молли. — Хочешь подкатить к миссис Фрейм?

Так вот как ее зовут.

— А она симпатичная?

— Как потная подмышка.

— Значит, так и буду стратать от безответной любви к тебе.

Молли рассмеялся и закинул руку мне на плечо. Стальные трицепцы, наверно, оставили синяк.

— Давай, там Макс пришел. — он повел меня к выходу.

Мы собрались компанией на школьном дворе, недалеко от студенческой парковки. Кроме нас с Молли, тут были Дэнни, Фиш, Ли, Макс Гордон из школы Кимберли на другом конце города и его подруга Айви, с ярко-розовым ёжиком на голове, в берцах и кожаных штанах.