На испытаниях

– Дай посмотрю. Нет, не мой.

– Послушайте, майор, - крикнул Сиверс, - вы не знаете, чьи это дети?

Майор остановился, несколько задетый бесцеремонностью обращения, и равнодушно оглядел ребят.

– Этого не знаю, а тот, поменьше, как будто полковника Нечаева внук, начальника штаба. А откуда вы их взяли?

– В воде нашел.

Майор засмеялся:

– Ведите скорей домой, их, верно, ищут.

– А где он живет, наш Нечаев?

– Вон там, в домах начсостава.

Сиверс поблагодарил и повел мальчиков в указанном направлении.

– У меня нет папы, только мама, - рассказывал Сережа-маленький.
– У меня был папа, даже два, а теперь ни одного не осталось.

– А мама здесь?

– Не, уехала в Москву. На самолете.

– Ты что же, с дедушкой живешь?

– Больше с бабушкой. Бабушка мне эту кофту пошила, которую ты несешь.

Мокрая кофта прохладно висела на согнутом пальце генерала.

– Тебе не холодно?
– спросил он.

– Не, тепло. Ведь мы идем на юг.

– Откуда ты знаешь?

– Я все знаю. Есть юг и север. На юге жарко, на севере холодно. А еще есть восток и запад, там средне, не жарко, не холодно, просто тепло.

– Да ты, брат, образованный!

– Я все знаю. Вот мама у меня глупая. Не очень, а так, немножко глупая. Я ей говорю, а она не слушает. Я спрашиваю: "А машины кверх ногами ходят?" А она говорит: "Ходят". А сама плачет. Смешно?

– Я уже говорил: не смешно.

Сережа примолк, а потом сказал:

– У меня жена и пять детей. Я их не бросил.

Вокруг дома начсостава, как грибы на опушке, разрослись деревянные бараки, покосившиеся, сумрачные, с антеннами на крышах. Из одного барака выбежала женщина лет тридцати, растрепанная, в пестрой юбке. Она метнулась к ним, как птица, упала в пыль и крепко обхватила Сережу побольше:

– Сереженька, куколка моя, ягодка ненаглядная, нашелся, родной.

Она плакала, резко мотая сухими мятыми волосами.

– Вы за ним лучше смотрите, - сказал Сиверс.

– Ой, гражданин хороший, вас-то я и не заметила! Это вы их привели? Где ж вы их разыскали?

– В реке.

Женщина побледнела и встала, отряхивая юбку.

– В реке? Надо же! Это все Зайцев, его так к воде и тянет! Говорила я тебе, - накинулась она на своего Сережу, - не ходи с этим бандитом! Он тебя хорошему не научит. Это есть бандит.

"Бандит" скромно стоял, глядя на свои маленькие ноги.

– В реке! Это подумать! Другой раз насовсем утонут! Нет, я его под замок, запру начисто, пусть дома посидит, уголовник! А вас-то чем благодарить? Разве что пол-литра есть... Интересуетесь?

– Непьющий.

– А зовут-то вас как, вы меня простите?

– Александр Евгеньевич.

– Век буду вас помнить, Александр Евгеньевич! А может, зайдете? Не водочки, так чайку? Не прибрано только у нас, вы уж извините...

– Нет, спасибо. Мне еще надо этого вот архаровца довести. Где он живет?

– А вот, аккурат где агитпункт. Лучше давайте я вас провожу.

– Не беспокойтесь.

– Какое беспокойство? Вы их из воды... Да я век должна...

– Вот мой дом, - сказал Сережа-маленький.

Сережа побольше шел, крепко вцепившись в руку матери. Лицо у него было напряженное и гневное.

Они вошли во двор, где агитпункт. Навстречу им что-то яркое, топая, бежало по асфальту. Это была толстая женщина в пестром, большими цветами, халате. Она бежала, переваливаясь на очень высоких каблуках, и крупная грудь моталась туда-сюда.

– Вы еще за это ответите, Иванова!
– крикнула она.
– Я этой дружбы никогда не одобряла, и вот доплясались! Давайте мальчика!
– Она резко дернула к себе Сережу-маленького и строго спросила: - Где его кофта?

– Вот, - сказал Сиверс.

– А почему мокрая? Безобразие! Я вашего сына теперь на порог не пущу, больше того, во двор не пущу! Это квинтэссенция хулиганства! Я обращусь в милицию!

Она повернулась и пошла прочь, таща за руку Сережу-маленького и размахивая мокрой кофтой. Коричневая дверь подъезда захлопнулась за ней с пушечным звуком. Сережа-большой заплакал.

– Не плачь, моя ягодка, не дам я тебя в обиду.

– Ну, ладно, - сказал Сиверс, - я пойду.

– А к нам? Чайку?

– В другой раз, спасибо.

Сиверс пожал ей руку и пошел в сторону своей гостиницы.

– Хороший человек, - вздохнула женщина.

– Он из пакеты умеет, - сказал Сережа.

– Пакета, пакета. Горе ты мое, а не пакета.

10

На пятницу испытаний не было назначено, и Скворцов с удовольствием проспал лишних два часа. Он, когда удавалось, любил поспать, особенно проснуться и опять заснуть, зная, что торопиться некуда. Он даже просил товарищей, чтобы его будили и говорили: "Вставать еще рано". Черт его знает, что ему в этом нравилось. Должно быть, ощущение неисчерпанного счастья.

Сегодня его никто не будил. Он проснулся сам, оделся, умылся (вода была) и вышел в вестибюль. Дверь в дежурку стояла приоткрытая; там разговаривали две женщины.

– Не живет гриб, - говорила одна.
– Сморщился, весь повял. Воздух, что ли, для него плохой? Нет, плохо здесь все-таки для русского человека.

– Чего хорошего.

– Ну, пойду. Спасибо на ласке. Гриба попила...

– Заходи еще когда, попьешь.

Зайду когда. А тебя, я гляжу, все разносит.

Чисто нервное. От нервов полнею.

Скворцов засмеялся, распахнул дверь, повесил ключ и сказал:

Здравствуйте, девушки. Все щебечете?

"Девушкам" было лет по пятьдесят, но они смутились и захихикали.

– Товарищ майор?
– сказала толстая заведующая.
– А я-то смотрю, не захворали ли? Десятый час, а ключ в двери.

– Спал и видел вас во сне, Марья Евстафьевна.

– Все небось выдумываете.

– Честное слово. Люблю роскошных женщин.

Заведующая покраснела до самых плеч и прикрыла рукой вырез сарафана.