На испытаниях
Шрифт:
Томка залилась русалочьим смехом.
– Люблю ваш смех, Тамара Михайловна! К сожалению, только вы и цените мое остроумие.
– Идти так идти, - сказала Лида.
– Куда ж вы, бедные, по такой жаре?
– спросила Лора.
– В оплот мировой цивилизации - райцентр Лихаревка, - ответил Скворцов.
– Боевая задача - ознакомиться с рыночной конъюнктурой и, если удастся, что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная - сорок в тени, пятьдесят на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.
Томка зашлась окончательно.
– Идемте, Павел Сергеевич, - сказала Лида.
–
Дверь закрылась.
– Ревнует, - сказала Томка.
– Видела, как нахмурилась?
– А ты зачем его заманиваешь?
– Просто так. Дурная привычка. Надо будет над собой поработать. Дружба, я считаю, выше всего, выше даже любви. А мне майор Скворцов даже не особо как-нибудь нравится, просто симпатичен, и не более. Развитый офицер, цитат много знает, и юмор у него есть, я это ценю. Но чтобы что-нибудь такое нет.
А Скворцов и Лида шли под солнцем, по пыльной дороге в сторону Лихаревки.
– Вы сердитесь?
– спросил Скворцов.
– Я что-нибудь не то накукарекал?
Лида засмеялась:
– Кукарекайте себе на здоровье. Мне-то что?
– Если что не так, я готов... Только скажите, куда мне меняться, и я изменюсь, честное слово.
– Никуда не надо меняться. Впрочем, нет, забыла. Сегодня вы сказали: "пятьдесят на солнце". Никогда больше так не говорите. Ведь термометр на солнце показывает вовсе не температуру воздуха, а...
– ...свою собственную температуру, - перебил Скворцов, - а он накален солнцем, конвекция, лучеиспускание и те де и те пе. Все знаю. Это я так сказал, для красного словца. Женщины это любят: "пятьдесят на солнце" - и глаза круглые.
– А вы многое говорите для круглых женских глаз...
– Есть такой грех.
Идти было километра два с половиной. Солнце и в самом деле палило жестоко. Дорожная пыль обжигала сквозь подошвы - наверно, в ней можно было испечь яйцо. При каждом шаге из-под ног поднимались пухлые облачка, похожие на разрывы шрапнели.
Сзади послышались ворчание и лязг.
Они отпрянули на обочину. С кастрюльным дребезгом к ним приближался грузовик, а за ним, до половины заслоняя небо, двигалась желто-серая пылевая завеса. Грузовик дохнул раскаленной вонью, завеса надвинулась, солнце исчезло, дышать стало нечем - густая пыль завладела всем. Это продолжалось несколько минут, после чего наступил как бы рассвет - в видимости и дыхании.
– Ну как вы, живы?
– спросил Скворцов.
– Ничего. Только на зубах скрипит.
– Да, здешняя лессовая пыль, - дело серьезное. Долго не оседает и вообще... Кстати, какое у вас представление об аде?
Она почти сразу поняла:
– "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог"?
– Правильно!
– обрадовался он.
– Вы, значит, знаете эту песенку?
– Кто ее не знает?
Пошли вперед. "День, ночь, день, ночь мы идем по Африке", - напевал Скворцов. Он втайне любил петь и даже думал, что у него хороший голос, хотя никто, кроме жены, этого мнения не разделял; впрочем, она за последние годы стала колебаться. Когда он пел, то становился сентиментальным, вплоть до щипания в носу. Вот и теперь... "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, отдыха нет на войне солдату..."
– А вы были на войне?
(Этой, видно,
тоже не очень понравилось его пение.)– Был, - неохотно отвечал Скворцов.
– Летчиком?
– Технарем. Техником по вооружению.
– Ранены были?
– Два раза.
– Тяжело?
– Легко. "И только пыль, пыль, пыль..." Фу-ты черт, опять машина!
Все повторилось: лязг, вонь, пылевое облако. Отошли, переждали, опять пошли. "И только пыль, пыль, пыль"...
Еще одна машина.
– Куда это они все едут?
– спросила Лида, размазывая грязь по потному лицу.
– А на стройку. Видите?
Он указал направо, где виднелись очертания каких-то кирпичных руин. К ним подъехал самосвал, наклонил кузов и высыпал на землю свой груз. Послышался грохот бьющегося кирпича, красный дымок поднялся к небу, самосвал несколько раз качнулся взад и вперед, развернулся и уехал. На стройке не было ни души, только курганами громоздился битый кирпич да щерились брошенные в навал оконные рамы с выбитыми стеклами.
– А что здесь строится?
– По замыслу - баня районного масштаба. Только с водой какая-то неувязка получилась, неясно, откуда ее вести и кому платить? Пока три ведомства согласовывают вопрос, стройку законсервировали.
– А кирпич зачем возят?
– Бог их знает. Наверно, в целях выполнения какого-то плана. Может быть, плана сдачи утильсырья. Знаете, как у нас собирают утильсырье? Вот нашему научно-исследовательскому институту тоже пришла разнарядка: вынь да положь такое-то количество тонн металлолома. А откуда его взять? Все понимают, что глупо, а передоложить никто не хочет. Все-таки вышли из положения: изъяли из общежития железные кровати, автогеном порезали, сдали...
– И вы еще смеетесь?
– А что делать, плакать?
Они как-то несогласно помолчали.
– А может быть, все-таки... передоложить?
– Что вы сказали?
– Ничего, это я так...
– Вот у генерала Гиндина на стройке - каждый кирпич на счету, - сказал Скворцов.
– Разбили - взыщут, генерал - со своего подчиненного, тот - с прораба, прораб - с рабочего...
– Значит, можно все-таки что-то сделать?
– Что-то можно. Но опасно. С риском для жизни...
Пыльная длинная дорога незаметно перешла в такую же пыльную длинную улицу. По обе ее стороны стояли неказистые дома двух сортов: деревянные серые избы и вросшие в землю глиняные мазанки, похожие на грибы. Все окна были наглухо закрыты ставнями, на улице - ни души, ни собаки. Только один какой-то случайный петух торопливо хромал, перебегая улицу и оставляя за собой в пыли четкую цепочку следов. Петух был угнетен и выглядел нездоровым.
– Кстати, тем временем мы с вами дошли до Лихаревки, видите?
– А где же все люди?
– Кто на работе, а кто дома спрятался, ставни закрыл. В такую жару люди без большой надобности на улицу не выходят. Слышите, какая тишина?
И в самом деле - тишина была мертвая, пыльная, убитая. Но вдруг ее нарушил громкий человеческий голос. Он кричал с резким грузинским акцентом:
– Товарищ майор! А товарищ майор!
– Из окна дощатого сарая высунулся по пояс красивый седовласый мужчина необычайно благородной внешности - этакий располневший витязь в тигровой шкуре. Он размахивал руками и взывал: Товарищ майор, иди сюда, кацо!