На испытаниях

– Поздравляю, я очень-очень рада, - сказала Лида, но как-то задумчиво. Теткин ее беспокоил все-таки.

– Прямо счастью своему не верю, - прошептала Лора, - не может быть, чтобы мне такое счастье...

Тем временем Скворцов беседовал с хозяином. Майор Тысячный был пьян и необыкновенно речист. Свое "касказать" он теперь произносил небрежно: "каскать".

– Я тебя люблю, - говорил Тысячный, - за то, что ты, каскать, проходимец.

– Ничего себе комплимент, - отвечал Скворцов.

– Не-ет, ты проходимец, - качая пальцем, настаивал Тысячный. Согласись, каскать, что ты проходимец.

– А что ты под этим понимаешь?

– Проходимец? Это тот, кто везде, каскать, пройдет. Умный человек.

– Тогда другое дело. Только ты никому не говори, что я проходимец. Люди могут понять тебя превратно.

– Я люблю деловых, каскать, людей, - говорил, не слушая, Тысячный. Почему меня всякий должен тыкать коленкой, каскать, в одно место? Потому что я, каскать, не проходимец. А ты проходимец. Я тебя люблю. Дай я тебя поцелую.

"Что это их всех несет целоваться?
– думал Скворцов.
– Никогда не было на Руси такого обычая: в губы целоваться, да еще взасос. Это теперь его выдумали".

Он освободился, утерся, встал из-за стола и по высокому звону в ушах понял, что пьян в дугу, вдрезину, в бога или во что еще там полагается быть пьяным, - одним словом, пьян окончательно и бесповоротно. И когда это он успел надраться? Непостижимо.

Генерал Сиверс тоже был пьян, но пьян изящно. Он поискал фуражку, взял свернутый холст и сказал:

– Кажется, мы на пороге того, чтобы потерять образ божий, как говорили наши предки. Разрешите откланяться.

Подскочил Тысячный:

– Уходите, товарищ генерал? Погостили бы еще.

– Не могу, завтра вставать рано. Благодарствуйте. За картину особенно.

– Проводить вас, товарищ генерал?

– Ни в коем случае. Могу двигаться без посторонней помощи.

Несколько человек с шумом вышли на улицу, свалив по дороге какие-то грабли. Сиверс посмотрел на луну. Очки его вдохновенно блеснули.

– Прекрасная ночь. Знаете что? Я решил. Я пойду домой мазуркой.

– А разве вы умеете мазуркой?
– нетвердо спросил Скворцов.

– Нет, но до дому еще далеко, я научусь.

Действительно, генерал двинулся в сторону дома мелкой боковой приплясочкой, отдаленно напоминающей мазурку. Оставшиеся внимательно следили, как удалялась в лунном свете темная подпрыгивающая фигура, сопровождаемая голубым облачком пыли.

– Что только делается!
– вздохнула Лора.

– А что? Прекрасная идея, - закричал Теткин.
– Может быть, я тоже желаю пойти домой какой-нибудь этакой румбой.
– Он сделал несколько фантастических па.

– Это жалкое эпигонство, - держась изо всех сил, сказал Скворцов. Хорошо, что связную речь он терял в последнюю очередь.

– По домам, по домам!
– вытанцовывал Теткин.
– Девицы-красавицы, за мной!

Девицы-красавицы - Лора, Томка и Лида - шли за Теткиным, как куры за петухом. Скворцов прицепился было к ним, но Лида его отослала: им - в деревянную, ему - в каменную. Как он добрался до каменной - неясно. Кажется, светила луна, он шел, наступал на свою тень и смеялся. Потом был провал. Каким-то непонятным скачком он вдруг очутился у себя в номере. Соседи спали беззвучным сном трезвенников. Косая, извилистая трещина пересекала стену. Он сел на свою кровать. Кровать заговорила. Она спросила: "А ты как?" - "Ничего", - ответил Скворцов, стянул сапоги, добрался головой до подушки и сразу заснул.

А майор Тысячный, проводив гостей, постоял, сжав губы, у разоренного стола, сказал хозяйке: "Уберешь завтра" - и прошел к себе в горницу. Пьяным он уже не казался. Он поглядел на пустое место, где висели стога, сел за свой рабочий, так называемый письменный стол, отпер ящик и вынул папку. Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать.

"За сегодняшний вечер, - писал Тысячный, - генерал С. четыре раза проявлял объективизм..."

12

– Все ясно, - сказала Томка и зажмурила правый глаз.

– Ну что тебе ясно? Ровно ничего нет.

– Нет уж, Лида, ты не изображай. Передо мной изобразить трудно, многие пытались - не вышло. Я, ты знаешь, какая чуткая. Верно, Лорка, я чуткая?

– Оставь человека в покое, - ответила Лора. Она сидела с вышивкой на кровати, толстая, погасшая, и не вышивала, а ковыряла иголкой в зубах.

– Не нервируй, - крикнула Томка.
– Не перевариваю, когда ковыряют. Ну чего ты переживаешь?

Лора вздохнула:

– Намекал вчера: погуляем, а сам вечером с Эльвирой в пойму пошел. И сегодня не видно. Верно, опять с ней.

– Подумаешь, с Эльвирой! Стоит из-за этого ковырять! А ты плюй, вот моя теория. Этим ты его больше приковать сумеешь. Я мужчин знаю, для них хуже всего переживания. Или отношения выяснять. Уже не говоря плакать. Честное слово, я при муже слезинки не выронила. А ты хоть ее видела, эту Эльвиру?

Лора кивнула.

– Красивая хотя бы?

– Спина ничего.

– А лицо?

– Не разглядела. Они так быстро мелькнули - раз, и все. Нет, видно, он с ней на серьезном уровне пошел.

– Он ведь тебе предложение сделал, - напомнила Лида.

– Это не считается. Он же был выпивши. Сделал и забыл.

– Ну, знаешь, - возмутилась Томка, - ты как христианка: не можешь постоять за свои интересы.

– А чего за них стоять? Если любит - сам должен помнить, а не любит зачем он мне? Сама виновата - поверила. Когда выпивши - он не отвечает.

В дверь постучали.

– Войдите!

Появился Скворцов:

– Здравствуйте, это я.

Сказано это было так, словно своим появлением он должен был сразу, безотлагательно, сию минуту всех осчастливить.

– Лидия Кондратьевна, вы готовы? Я, как видите, в полной парадной форме.

Томка хихикнула: Скворцов был в гражданском и выглядел довольно неприглядно. Помятый белый китель с дырочками от погон, коротковатые спортивные брюки, тапочки на тощих вихрастых ногах. От его обычной военной подтянутости оставалась только зеркальная бритость.

– Тамара Михайловна, вы, я вижу, потрясены моим изысканным туалетом.

– Тоже скажете! В военном вы в сто раз интереснее.

– Алмаз чистой воды сверкает и в простой оправе.