На испытаниях

– Что это за точки в воздухе?

– Мошка, - ответил Скворцов.

– Мошка?

– Нет, по-здешнему именно мошка. "Мошка" - это что-то невинное, безобидное. "Мошка" - это бедствие. В поселке, слава богу, нынешний год ее еще не было, а когда нападет - беда. Все в сетках ходят. Иногда грудного везут в коляске - и он в сетке.

Он мучительно ясно видел этого толстого младенца в сетке во всем его смешном величии, но не умел о нем рассказать.

– Почему же она нас не трогает?

– Ее на ходу машины ветром сдувает. Остановимся - увидите. Тронет.

– Мошка - она даже голубей ест, - снова вмешался Тюменцев.

– Тут в Лихаревке у одного пацана голубей разведено, красивые такие, белые, сизые, есть и мохнатые. Когда мошка - у него голуби эти на крыше сарая так и танцуют, ну просто танцуют. Ножки у них, у голубей, нежные, вот они и танцуют.

Тюменцев спохватился, что слишком много сказал, и умолк. А сказал он много потому, что нежно любил голубей, особенно мохнатых. "После действительной разведу голубей". Это у него было запланировано. Краска медленно отливала у Тюменцева от шеи и ушей. Он раскаивался, что много говорил, и решил молчать уже до конца дня.

Машина подскочила на выбоине, и сразу после этого раздался взрыв. Лида не вздрогнула, только шевельнула глазами:

– Что это?

– Квас взорвался, - сказал Тюменцев. Вот тебе и промолчал.

И точно, под ногами растекалась коричневатая пенящаяся жидкость.

Скворцов полез под скамью.

– Так и есть. Одна бутылка готова. Две еще целы. Выпьем, пока не поздно.

Вторая бутылка взорвалась у него в руках.

– На черта нам такая самодеятельность, - сказал он, отряхиваясь.

Третью бутылку распили втроем, попеременно прикладываясь к горлышку. Горячий квас отдавал не то соляркой, не то паленой резиной.

– Хорошо, но мало, - сказал Скворцов.
– Люблю пить.

– А на седьмом объекте можно будет напиться?

– Черта с два. Воду туда возят в обрез - по литру в сутки на брата. Хочешь пей, хочешь мойся. Большинство предпочитают пить.

Дорога повернула направо, и стало видно на горизонте небольшое пятнышко, похожее издали на корабль.

– А это что?

– А это и есть седьмой объект.

– Знаменитая стенка?

– Она, матушка.

По мере того как они приближались, очертания большого кораблеобразного сооружения обрисовывались яснее. Скоро стало видно, что это не корабль, а действительно высокая, изогнутая полукругом стена. Она мрачно выделялась в голой степи, грубо сваренная из тусклых, слегка оборжавленных броневых листов, опертых на циклопические обветренные бревна. На верху стены сидел маленький степной орел. Когда газик приблизился, орел развернул крылья и неторопливо полетел в степь. Еще ближе - и стало заметно, что вся стена усеяна небольшими пробоинами, сквозь которые беловатыми глазками посверкивало небо.

В последнюю очередь они увидели стальной цилиндр, подвешенный на тросах в центре подрывной площадки. Не очень большой, но значительный, он мягко поблескивал на солнце синеватым округлым боком. Сразу было видно, что он здесь главный.

– Узнаете свое изделие?
– спросил Скворцов.

Лида побледнела под загаром и медленно ответила:

– Узнаю.

– Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо.

Не успели они выйти из машины, как на них набросилась мошка и обсела потные лица. Из деревянной будки вышел коротконогий человек в синем комбинезоне. Лицо его было закрыто черной сеткой. Грудастый, он напоминал женщину в парандже.

– Здравия желаю, товарищ майор, - тонким, осипшим голосом сказал человек в парандже.

– Здравствуйте, - ответил Скворцов, подавая ему руку.
– Я вам привез конструктора этой вот игрушки. Знакомьтесь.

– Ромнич, - сказала Лида и закашлялась. Мошка лезла в рот, в ноздри.

– Капитан Постников, - сказал человек в парандже, не подавая руки. Сеткой надо одеваться, - прибавил он фистулой.

– Я как раз захватил пару сеток, - сказал Скворцов и вынул из кармана две черные нитяные сетки, похожие на авоськи, но с кисточками по краю. Одну он накинул на голову Лиде, другую себе. Мошка затанцевала вокруг сеток, искусно маневрируя возле ячеек, но не залетая внутрь.

Сетка странно изменила лицо Лиды Ромнич.

– А знаете, вам идет. Все-таки когда женщины носили вуали, в этом что-то было.

– Вам тоже идет.

Капитан Постников глядел на них с откровенным презрением: тоже, мол, нашли разговор.

– Что у вас тут произошло?
– спросил его Скворцов.

– Два подрыва вчера дали. Распределение осколков не соответствует тактико-техническому заданию. Будем браковать изделие.

– Это мы еще посмотрим. К подрыву готовы?

– Так точно. Только переходников нет. Я машину за ними послал, да она что-то задержалась. Наверно, воду берет. Все-таки жара. Метео сорок три обещало.

Капитан говорил тяжко, трудно, с перерывами, как будто он уже замолчал, а потом молчать раздумал. Было видно, что ему все осточертело: жара, степь, вся эта канитель с изделием.

– Сколько же придется ждать?

– А кто ее знает? Вы тут, в тенечке, обождите.

Скворцов и Лида отошли в короткую тень будки. От железной крыши так и дышало жаром. Постников пошел на площадку.

– Придется ждать, - сказал Скворцов.
– Вот лопухи, забыли переходники доставить.

– А знаете, я люблю ждать.

– Странный вкус. Я как раз терпеть не могу ждать.

– Нет, я люблю. Не везде, конечно, а на полигоне. На полигоне полагается ждать. Это словно часть полигонной службы, вроде ритуала...

– Видно, вы прирожденный полигонный работник. Любите свою работу?

– Очень, - сказала Лида.
– Знаете, когда я думаю о своей работе, даже мурашки по спине.

Она повела плечами, морща спину между лопаток.

– Вот это любовь. А по дому не скучаете?

– Нет. То есть да. Сына хочется на руки взять. Сын у меня, Вовка. Два ему. Хороший мальчик. Кудрявый... А у вас, кажется, тоже сын?

– Вася.

– Сколько ему?

– Полтора.

– А какой он у вас? Расскажите. Я люблю про детей.

– Ну какой? Толстый, белый, увалень, глупый. Глупый, а друг он мне большой, больше всех.

Подошел капитан Постников:

– Машина пришла, товарищ майор. Разрешите готовить подрыв?

– Пожалуйста.

– Попрошу пройти в блиндаж, - просипел Постников, упорно не глядя на Лиду Ромнич.
– Покидать блиндаж в ходе подрыва не разрешается.

– Я знаю, - сказала Лида.