На осколках цивилизации

Конечно, от этого разговора и будущих перспектив легче не стало, боль так разом уйти не могла, но с души упал небольшой камешек — и это было пускай не столько весомо, сколько значимо.

Когда Саманта узнала о том, что они уходят, то поспешила попрощаться с Джоном; она, кажется, говорила что-то о соболезновании, о том непостижимом горе, что рухнуло на его плечи, и пожелала удачи. В общем, Джон её не слушал, а в конце только кивнул и даже ничего не сказал — у него эта долбаная жалость со стороны застряла в горле, как кость у собаки! Он не верил никому, ни единому их чёртову слову! В день похорон он был зол, рвал и метал, многим желающим постоять рядом с могилой сказал отвратительные слова и в итоге прогнал, как животных; только Креймера оставил — ну, тут без комментариев. Парень ни разу за это время не сказал каких-нибудь типичных слов для данной ситуации — нет, он просто поддерживал, и в этой поддержке было куда больше участия, чем в якобы вежливых словах. Константин знал, что это его единственная надежда, единственная ещё не прогнувшаяся опора в этом мире; уже не Кейт, хотя когда-то он её уважал. И он сам даже не понимал, откуда бралась эта только увеличивающаяся злость — нет, не совсем из-за смерти Дженни… Впрочем, предчувствия его никогда не подводили, осталось лишь только убедиться в этом ещё раз. И мужчина уже с циничной усмешкой был готов принять на себя очередной удар судьбы.

Джон стал думать о многом, но ни о чём в частности: мысли разбегались, как стайка тараканов. Они были такими же чёрными, мелкими, противными… Мужчина просто устал держать всё это в голове. Но он много думал о судьбе, о том, что та действительно неравномерно распределила его доходы и забрала всё в самом начале — уж лучше бы на его голову упал камень. Это лучше, чем смерть Дженни; он-то прожил, а она… впрочем, мысли начинались по кругу, и ненависть к себе, словно внутренняя энергия в этом замкнутом цикле, становилась больше и больше. Если бы не предложение Чеса, повелитель тьмы подумал, что и правда бы повесился.

А ещё его и так полное горького цинизма сердце заполнилось до отвала, до краёв этим едким веществом; теперь места для чего-то другого там не было в принципе. Но, впрочем, в этом не было ничего удивительного: всё это обыкновенные банальности, через которые проходит каждый человек после смерти близкого. И он сам — лишь один из тысячи; Господи, как это убого — понимать свою неоригинальность и всё равно идти путём толпы!

Вечером того же дня, в который произошёл и разговор (время стало приобретать более реальные очертания, и это не могло не радовать), Джон после разговора с Самантой (впрочем, он сам не сказал ни слова) сидел на крыльце входа на склад и смотрел в темнеющее небо. Он совсем в эти дни забыл выходить, да и сейчас сидел здесь только по наущению Чеса. На улице было так же, как и обычно; и небо было тем же, и густо-серые облака, и скрывшееся солнце, и деревья — всё то же. Только вот теперь под деревцем в десяти метрах от него лежала его девочка, его милая девочка, под этим самым слегка покосившимся крестом.

Нет, Джон напрасно думал, что тиски покинули его — теперь они были с ним навсегда. Только вот иногда давали отдохнуть, разжимаясь; теперь же, как только он коснулся обжигающей мысли, темы, те вновь сжались, сжались крепко-крепко, даже накалились, и даже зубы пришлось сжать, чтобы не заскулить, как ободранному волку.

========== Глава 14. Возвращение к точке начала. ==========

Если в Вашей жизни пошел дождь, сосредоточьтесь на цветах, которые зацветут благодаря этому дождю.

Радханатх Свами ©.

Константин встал, подошёл к могиле и выравнял крест; кто-то положил красивые цветочки на землю, а венок из них же — на воображаемое надгробие. Мужчина надрывно усмехнулся и вскинул глаза кверху — что-то их стало жечь. Нет, для него было огромной ошибкой — действительно огромной, это без усмешек и преувеличений — заводить семью, любить кого-то, заботиться. Нет, уж лучше вот так: цинично, дерзко, никого не любя. Такие люди самые приспособленные выжить; он и сам таким был, да вот что-то сбилось в его системе…

Но теперь он зарёкся точно на всю оставшуюся жизнь — и больше исключений не будет ни для кого. И тут повелитель тьмы вспомнил об Анджеле: она ведь тоже, по-хорошему, потеряла близкого человека, хоть и не родную кровь, но всё-таки… И тем не менее на её лице ни следа от горя. Джон всегда уважал её за это. Но всё-таки смерть мужа не смерть дочери; это было решающим фактором.

Нервы в последнее время подводили — а успокоиться-то и нечем. Только Константин об этом подумал, как услыхал позади себя шаги и резко обернулся, думая прогнать дерзнувшего прийти сюда, но увидал в десяти шагах от себя Чеса — тот мигом остановился и вопросительно посмотрел на него. Джон вздохнул и отвернулся вновь.

— А, это ты…

— Я помешал.

— Нет. Отнюдь.

— Но ты недавно наорал на кого-то из воспитателей, решившего сходить к могилке Дженни. Я так понял, тебя беспокоить ненужно…

— А сам пришёл… — Мужчина едко усмехнулся; парень тем временем подошёл.

— Да. Я дерзнул, так сказать. Может быть, не убьёшь. — Он усмехнулся и встал рядом, очень близко, почти что касаясь своим плечом его.

— Господи, да ты правда думал, что это правило и на тебя распространяется? Приходи, когда вздумаешь! А лучше останься со мной. Подольше.

Чес, вероятно, хотел спросить что-то об исключении, но вовремя остановился; повелитель тьмы подумал, что правильно. Ибо, честно говоря, он и сам не знал ответа на этот вопрос… Они помолчали минут пять; Джон не знал, что говорить, но чувствовал своим плечом мелкую дрожь его тела и изредка поглядывал на него, на его опущенную голову и помрачневшие глаза, слышал его тяжкие вздохи. И сам не мог поверить тому, что творилось на его собственном сердце — чёрти что, буря, ураган, шквал! Голос парня прервал что-то нараставшее в его душе и предвещающее нечто плохое.

— Можно мне сознаться в кое-чём, Джон?

— Мне-то зачем? — ухмыляясь, спросил мужчина. — Я не святой отец. И ты не на исповеди.

— Я отыскал в магазине сигареты и не смог не закурить. — Константин почувствовал боковым зрением, как Чес резко вскинул голову и пристально на него посмотрел; он сам лишь равнодушно пожал плечами.

— Я не смог. Сорвался. Как-то так. Впрочем, мне уже всё равно — нет ни Бога, ни Рая, ни Ада, никого. А все мы умрём скоро. Так что…

— Завязывай. — Константин тяжело выдохнул и прикрыл глаза. — Лучше отдай мне, а себе поищи никотиновый пластырь. Мне надобнее твоя пачка будет.

Мужчина требовательно протянул руку, и Креймер не мог сопротивляться, потому и достал из внутреннего кармана пачку сигарет. Правда, перед тем как положить, помедлил, но всё-таки сделал это. Джон мельком пробежался по названию и усмехнулся — его любимые. Как будто Чес не себе покупал, а ему; мужчине и правда не хотелось курить, но в настоящем равнодушном ко всему состоянии он не смог этого не сделать.

— Ты-то отчего так переживаешь?

— Не знаю, Джон… — говорил шёпотом, опустив голову и осторожно качая ею, причём ответил так быстро, будто давно ожидал этого вопроса. — Я увидел её в первый раз, но… она ведь совсем не жила, — его шёпот стал сдавленным, будто это давалось с трудом, — Она была просто ребёнком; всего три года! Да я себя до трёх даже не помню, а тут… — Он помотал головой и резко взъерошил волосы. — Нет, я вообще не понимаю, каково может быть тебе.

Константин лишь выдохнул, но промолчал. Вновь поднялся ветер и зашуршал в листьях дерева над ними; цветы пригнули свои лепестки, а венок слегка закачался. Джону казалось это зрелище всё невыносимее и невыносимее, поэтому он неожиданно развернулся и пошёл прочь от могилки. Чес, судя по всему, проводил его вопросительным взглядом, немного подождал и пошёл за ним; между тем повелитель тьмы уселся на крыльцо, с которого пришёл сюда, и принялся доставать сигарету. Креймер молча протянул ему зажигалку; Константин подумал о том, как тот умудрялся всё понять с полуслова, потом с некоторой горечью вспомнил о былых временах и взял в руки красную дешёвую зажигалку. Помнится, у него самого в далёком прошлом была дорогая чёрная блестящая зажигалка Zippo, которой он любил щеголять; но теперь что — теперь оставалось только это.