На том берегу

Стыдно вспоминать, но и это было! Николай Семёнович, явно шокированный от такого напора, конечно, ничего определённого и тем более обнадёживающего пообещать Каткову не мог. Нет, Каткова он знал, читал его материалы, и, как знать, может, не сразу, а через месяц, два, проверив его в работе, он и решился бы взять его в редакцию, но чтобы вот так, с порога, вынь да положь! Да ещё при таких амбициях…

В тот день, обиженный и непонятый, он и оказался в кабинете у Петра Алексеевича Ямщикова, давнего своего знакомого, почти земляка, когда-то лучшего избача во всём районе, в том самом, откуда Кашков был родом.

Погорячился тогда Кашков и заявление в тот день сгоряча написал: ушёл из молодёжной газеты. Решил всем назло «завязать» с журналистикой. С полгода работал методистом в методкабинете при областном управлении культуры, мотался по командировкам, по районным домам культуры, по сельским клубам, писал доклады Петру Алексеевичу и вообще был у него правой рукой, своего рода референтом, и через полгода стал его заместителем. А скоро и с квартирой вопрос решился.

…Когда дверь за секретаршей закрылась, Дмитрий Михайлович, уже выйдя из-за стола, поднял телефонную трубку. Было такое желание: позвонить Татьяне и сказать, мол, свершилось… Подробности, мол, при встрече. Она, конечно, поймёт, о чём речь. И он уже набрал две цифры и уже в третий раз собирался крутануть диск, но задержал палец: а стоит ли опережать события? Сначала поднимусь к шефу, а уж потом…

Мельком взглянув на часы, стоявшие на столе, он шагнул к двери и уже открыл её, когда за спиной раздался телефонный звонок. В другое бы время он махнул рукой — надо, ещё позвонят, — но с некоторых пор любой звонок, дома ли, на работе, он машинально связывал с ожидаемым сообщением.

В мгновение, в два прыжка, он оказался у телефона, сорвал трубку:

— Кашков слушает.

— Дмитрий Михайлович, — проворковал незнакомый голос, — очень приятно. Один молодой, но довольно известный писатель вас беспокоит.

— Да, я слушаю, — в некоторой растерянности отозвался Кашков.

— Я говорю, писатель один молодой… — Глеб рассмеялся.

— Глеб, ты, что ли?

— А кто же ещё у нас молодой и известный? Здорово, старый!

— Привет, очень рад, — не рассчитывая услышать от приятеля полезной информации, Кашков заспешил, — но извини, я уже на ходу. Через час, если можешь, перезвони. Или я сам, договорились?

— Рискуешь, старик, — обиженно проворчал Глеб. — Неужели для тебя есть что-то дороже старых друзей…

— Глеб, пощади, — взмолился Кашков, — через час, даже раньше, к твоим услугам. Шеф заждался.

Повесил трубку. Но пока шёл по коридору, гадал запоздало: а может, Глеб уже знает что-то, может, потому и звонит? Решил наладить мост на всякий случай. Мало ли, Ирина в театре служит, ей там нынче, слышал, несладко… Нет, надо, надо позвонить!

И всё же он где-то просчитался, ошибся в чём-то… Он понял это уже с первой минуты, как только вошёл в кабинет и увидел Петра Алексеевича, его устало-скучное, уже с утра чем-то недовольное лицо: совсем другие заботы, похоже, тревожили его.

Тяжко посапывая в кресле, будто совершая некую непосильную, хотя и невидимую работу, Пётр Алексеевич при каждом вздохе вздымался своим тучным телом и так же грузно, отдуваясь, оседал. Дышалось ему тяжело, казалось, вся энергия, таящаяся в глубинах его необъятного тела, без остатка уходила на эту работу. Но в глазах, как ни странно, не чувствовалось ни усталости, ни немощи. Привык человек.

— Слушаю, Пётр Лексеич, — не пожимая шефу руки, Кашков присел к столику, приткнувшемуся по-сиротски к огромному, как бильярдный стол, покрытому зелёным сукном двухтумбовому сооружению. «Первое, что сделаю, — подумал Кашков, — выволоку этот пантеон к чёртовой матери. Как его только втащили сюда!»

И опять усмирил себя, заставил попридержать это назойливое нетерпение — прикидывать и примеривать всё наперёд.

— В понедельник, — колыхнулся тем временем Пётр Алексеевич, — к нам жалуют из министерства, — сделал паузу, вновь собираясь с силами, — кто именно, не сообщили, но, думаю, сообщат. На коллегию готовят вопрос… По музеям. Хотят на нас поглядеть… в качестве положительного опыта. Думаю, нам есть что показать. Свяжись с кем надо… возьми это дело на себя… гостиницу, транспорт… Где и как принять… Не мне тебя учить.

Кашков опешил. Холодок разочарования окончательно отрезвил его. И тут же досада взяла: «Да что он мне лапшу-то на уши вешает? При чём здесь музеи, это же не мой вопрос, этим другой зам, Нина Петровна, занимается».

— Пётр Лексеич, — он решил сразу поставить всё на своё место, — я не совсем понял свою роль… Может быть, с Ниной Петровной что-то случилось? Но я же с утра её видел, живую, здоровую. А у меня, вы же знаете, и своих забот полно. Пушкинский праздник на носу, нужно готовить программу…

— За Нину Петровну не беспокойся, — утешил шеф Кашкова, — она уже сегодня выезжает по нашим филиалам подготовиться к встрече гостей. А тебе, — Пётр Алексеевич с отеческой теплотой взглянул на поникшего зама, — я думаю, тебе не помешает, даже полезно будет… расширить, так сказать, круг своей деятельности, сферу, так сказать, влияния.

«Так вот, оказывается, куда он гнёт, — вдруг снова подкатила догадка, — может, вся эта комиссия только предлог, может, ко мне хотят приглядеться? А я-то вздумал куражиться! Впрочем, это даже неплохо, — прикинул он, — пусть не подумает старик, что я догадываюсь о чём-то, что сплю и вижу себя в его кресле, за этим идиотским столом».

И всё же спросил с осторожным намёком:

— А не слишком ли широкий у меня круг получается? Да и Нина Петровна, как она-то истолкует всё это? Её ведь, вы знаете, хлебом не корми, дай с министерскими товарищами пообщаться.

— Тебе это общение тоже не повредит, — успокоил его Пётр Алексеевич. — По Пушкинскому кольцу заодно проедешься, проверишь боевую готовность, за зиму-то, наверное, запустили всё.

Вышел из кабинета, мимоходом бросил взгляд на Валентину: утреннюю многообещающую улыбочку её вспомнил. «Ну а теперь-то что скажешь?» Но та как ни в чём не бывало продолжала строчить на машинке, даже не удостоила его своим вниманием.

«Мистика, — сказал себе Кашков, — галлюцинация, чёрт меня побери. Вбил в башку незнамо что, поддался слухам дурацким и ношусь как с писаной торбой. А может, — вдруг осенило его, — может, кто-то нарочно утку пустил, кому-то нервишки мои потрепать захотелось, понаблюдать со стороны, как я буду вживаться в образ?.. Хорошо, хватило ума, Татьяне не позвонил, вот обрадовал бы. — Но тут же взял себя в руки, наказал себе: — Спокойно, спокойно, Дмитрий Михалыч, не суетись, не мельтеши в глазах общественности. Это тебе не на гармони играть. Твоё от тебя не уйдёт».