Над пропастью юности
Шрифт:
Ей не хватало этого.
— Ты не потеряешь меня, как друга. Никогда, — произнесла парню на ухо, когда они обнялись на прощание. — Обещаю, что невзирая ни на что мы будем в порядке, — отстранившись, Фрея протянула другу мизинец, который он пожал с неловкой улыбкой.
— Прости, что сорвался тогда. Ты ведь знаешь, что причина не только во всем этом, — Оливер нахмурился, опустив глаза вниз.
Конечно, она знала. Он сам ей некогда рассказал о своей привязанности к девушке, которая была более расположена к Джеймсу, что раньше ещё могло удивить Фрею. Всё, что она могла ответить на это тогда так это, что всё обойдётся, однажды та девушка поймет, каким Джеймс был на самом деле, и придет к осознанию собственной глупости перед отвержением чувств Оливера,
Фрея молча сжала плечо парня, покуда слова были лишними. Обнадеживающее «однажды» обдавало холодом жалкого самообмана. Всё же они не могли предугадать, как всё может обернуться. Пытаться предположить будущее затея совершенно бесполезная, но в то же время опасная. Ожидание полно напрасной надежды, что рассыпается в осевшей на легких пыли, от которой слишком просто задохнуться.
— Не хочешь сама это сделать? — Оливер протянул ей чемодан, сжатый в ладони. Губы вытянулись в мягкой усталой улыбке.
— Нет. Сейчас это не лучшая идея, — девушка нахмурилась, покачав отрицательно головой. — Не уверена, что ещё когда-нибудь окажусь в вашем доме гостьей. Мне жаль.
— Я бы мог обидеться, если бы не знал свою мать достаточно хорошо, — Оливер пожал плечами.
Возвращаться домой не хотелось. Фрея предвидела разговор с отцом, что должен был стать ещё более напряженным и неловким, чем тот, что произошел утром. Ведь он должен был спросить, почему она так яростно отстаивала честь Джеймса Кромфорда. Девушка пыталась бы держать себя в руках до последнего, сохраняя напускной невозмутимый вид, пока не сорвалась бы и не выдала разом всё, что крутилось на кончике языка. Это привело бы к ссоре. Очередной после последней, случившейся накануне её отъезда в Оксфорд.
И Фрея не могла без волнения воображать, как отец велел забыть о Джеймсе. Запрещал видеться с парнем и даже думать о нем. Намного хуже будет, если он ничего не ответит. Разочарованного пустого взгляда она боялась намного больше, чем сорванного в крике голоса. Молчание их окончательно рассоединит, превратит в незнакомцев, погасит их семейный огонь без шанса разжечь заново. И никто другой, кроме Фреи, не будет испытывать вину за это.
Тихо переступив порог дома, она вдруг решила, что сама начнет разговор. Говорить будет осторожно, вежливо попросит выслушать до конца, а затем на каждое возражение будет уверенно и незамедлительно отвечать, что, в конце концов, убедит отца, что в этот раз всё точно иначе. Она готова была взять на себя вину за заверения в любви к Джону, что была обманом и стоила подрывом доверия, но с Джеймсом всё было по-настоящему. Теперь всё по-другому, и если мистер О’Конелл действительно однажды любил, то должен был понять. Фрея готова была описать испытываемое ею чувство во всех красках, чтобы он сумел понять, насколько оно особенно и необычно для неё. Она дорожила им не меньше, чем любовью к заботливому родителю, хоть и сама природа этой любви была совершенно другой.
Расстёгивая замерзшими дрожащими пальцами пуговицы на пальто, Фрея вдруг нахмурилась, когда голову пронзил заданный самой себе вопрос — зачем? Зачем ей было убеждать отца в своих чувствах, когда они не были безусловным залогом её долговечного счастья? Зачем было разбирать душу на части, когда не было уверенности, что однажды её можно будет связать с парнем? Зачем было просить разрешения на будущее, которое и сама ещё не решила, как будет правильнее устроить? Фрея не могла отважиться передать Джеймсу его чёртов чемодан, когда Оливер предложил это сделать, а теперь намеревалась заверить отца, как замечательно у них всё было, когда на деле они справлялись друг с другом отвратно плохо.
Но даже об этом пришлось забыть, когда взгляд зацепился за чёрное пальто между тонких ворсинок которого
растаял застрявший там снег. Притронулась к вещи сперва осторожно, будто та могла уколоть кончики пальцев, а затем вовсе сняла. Первым делом вдохнула запах, что почти сразу показался знакомым, после чего рукой пошарила в кармане, откуда вынула пачку сигарет. Они принадлежали Джеймсу. Сомнения быть не могло. Фрея помнила их вкус и запах, отчетливо в памяти закрепилось название.— Чёрт, — она тихо ругнулась под нос. Аккуратно повесила пальто обратно, когда из его внутреннего кармана выпала книга — «Рождественская песнь». Сердце болезненно сжалось. Фрея спрятала книгу обратно и тихо подошла к гостиной, двери куда были плотно заперты.
Она стала так, чтобы её тень осталась незамеченной. Фрея уже не раз подслушивала разговоры отца за запертой дверью, но впервые с таким волнением. Она испытывала смесь нерешительного страха и неутолимого нетерпения. Глаза опустила вниз, навострила уши и невольно начала грызть ноготь на большом пальце правой руки. И стоило распознать голос Джеймса, как сердце упало в пятки, а ладони вспотели. Фрея вздохнула громче, чем рисковала выдать себя, но, похоже, разговор за дверью был слишком напряженным, чтобы его участники чему-либо внимали.
— Я считаю, мистер Кромфорд, вам стоит уйти раньше, чем вернётся моя дочь, — голос отца сохранял ледяное спокойствие, сквозь которое пробивались иголки гнева, загоняющиеся под самую кожу. Фрея была уверена, что он был более разочарован тем, как она снова обманула его, чем самим визитом парня. — Кажется, вам должны были передать ваш чемодан.
Девушка содрогнулась от строгости родительского тона. Джеймса он мог не страшить, но не её. Ведь голос мистера О’Конелла звучал совсем, как в тот день, когда она объявила о помолвке с Джоном. Совсем, как когда она намеревалась сбежать с ним в Америку. Совсем, как когда его хватил сердечный удар. И Фрея застыла на месте, будто всё тело взяло судорогой. Войти и стать между ними, пока не стало слишком поздно для непредвиденных последствий, выдавалось чудовищной ошибкой. Сильнее плохого предчувствия был лишь страх, не позволяющий объявить о своем возвращении.
— Дело не в чёртовом чемодане! — Джеймс не стеснялся в выражениях. — Я хочу видеть Фрею, — его голос был мятежным, нетерпеливым, рассерженным. Вряд ли, он рассчитывал на встречу с мистером О’Конеллом, чего не могла ожидать и Фрея, но, похоже, деваться было некуда. — Произошло недоразумение, и я должен…
— Единственное недоразумение я нахожу лишь в том, что вам что-то нужно от моей дочери, — продолжал с напускным спокойствием отец. — Я был знаком с молодыми людьми, похожими на вас, и никогда не пожелал бы своей дочери однажды связать свою судьбу с кем-то вроде вас. То, что для вас означает не больше, чем очередную интрижку, для неё может выдаваться любовью всей жизни, — Фрея почувствовала в тоне отца жестокую насмешку.
— Это не очередная интрижка. Мои намерения серьезные, — Джеймс продолжал упрямо стоять на своем, перехватывая дух девушки с каждым произнесенным словом. — Моя репутация не безупречна, но дело времени её исправить. Ваша дочь любит меня, и её чувства глубоко взаимны.
— У меня нет сомнений в том, что она любит вас. Полгода назад она клялась в любви другому молодому человеку. Не с меньшим рвением намеревалась выйти за него замуж, — Фрея вздохнула, закатив глаза. Похоже, эта ошибка будет преследовать её до конца жизни. — Думаете, её любовь к вам будет длиться дольше?
Джеймс не спешил с ответом. Похоже, слова мистера О’Конелла заставили его задуматься, и повисшая в воздухе тишина неприятно давила на виски девушки. Про себя Фрея, как заведенная, повторяла «пожалуйста, Джеймс», словно он мог действительно её услышать. В конце концов, она хотела, чтобы он ответил уже что-небудь, только бы не молчал.
— Я не отклоняю своего предложения, — ответил наконец-то парень. Фрея замерла в нерешительности — о каком предложении шла речь? — И я уверен, что смогу убедить вас, в конце концов, сдаться и дать своё благословение.