Нашествие гениев

Оскар Уайльд. «Баллада Рэдингской Тюрьмы». Она звучит в моей голове, разливаясь по тьме вокруг колокольным звоном…

«Он не был больше в ярко-красном,

Вино и кровь он слил,

Рука в крови была, когда он

С умершей найден был,

Кого любил — и, ослепленный,

В постели он убил.

И вот он шел меж подсудимых,

Весь в серое одет.

Была легка его походка,

Он не был грустен, нет,

Но не видал я, чтоб глядели

Так пристально на свет.

Я никогда не знал, что может

Так пристальным быть взор,

Впиваясь в узкую полоску,

В тот голубой узор,

Что, узники, зовем мы небом

И в чем наш весь простор.

С другими душами чистилищ,

В другом кольце, вперед,

Я шел и думал, что он сделал,

Что совершил вон тот, —

Вдруг кто-то прошептал за мною:

„Его веревка ждет”.

О, Боже мой! Глухие стены

Шатнулись предо мной,

И небо стало раскаленным,

Как печь, над головой,

И пусть я шел в жестокой пытке, —

Забыл я ужас свой.

Я только знал, какою мыслью

Ему судьба — гореть.

И почему на свет дневной он

Не может не смотреть, —

Убил он ту, кого любил он,

И должен умереть».

Да, он сам убил и сам умрет. Убил — умрет. Это равноценно. Это достойная плата за грехи. Нет, не жизнь. Преданность. Убил — отдай и свою жизнь, будь предан до конца. Ведь ты любил… И я любила, Майл. И до сих пор люблю. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал — прости, я однолюб. И я не смогу отвернуться от тебя. Равно как ты не сможешь убить меня ни искренним словом, ни взглядом, ни сном, равным этой темноте, что окружает меня сейчас. Ты сможешь сделать это лишь своей смертью и еще… Скажи, Майл, почему ты ушел тогда, почему отдалился? В чем причина? Нет, молчи. Потому что если я услышу твой ответ, я могу умереть. Умереть лишь от того, что ты солжешь. Ведь я боюсь, что ты не ответишь искренне на мой вопрос. Главное — не лги мне. Никогда… Это меня просто уничтожит.

Глупая, наивная девочка: полюбила идеал, который оказался не орхидеей, а розой. А у всех роз есть шипы. Как и у ПенРоузов, да, Майл? Прости за старый каламбур… Знаешь, наша жизнь как треугольник Пенроуза: на бумаге, может, и будет выглядеть красиво, а в реальности линии в вершине треугольника не сходятся. И вершина эта будет разорвана. Мы не пересечёмся, Майл, как и линии на вершине этого треугольника, ведь тебя совсем скоро заберут в мир вечной тьмы, но от этого мне уже не больно. Невозможная фигура ведь возможна в проекции на бумагу, и хотя бы во снах я смогу быть с тобой. Это и будет моя проекция, которой я буду жить. Навсегда. Потому что ты все для меня. Ты — жизнь моя. И если ты умрешь, умру и я. Нет, не перережу вены, зачем? Просто умерев, ты убьешь меня этим, забрав мою душу с собой. И она больше никогда не сможет жить. Но мне это и не нужно. Без тебя — не нужно. Потому что ты, Майл Дживас, не понял одного. Глупое существо по имени Маша Алексеева — однолюб. И всегда будет любить только одного человека. Прости. Я просто не могу убить тебя, и лучше будет, если убийцей станешь ты. Я жестока. Собственно, как и ты. Впрочем, не важно. Потому что исход один, и цена назначена. Заплатить за любовь сполна. Заплатить за смерть жизнью. Заплатить за убийство преданностью. Я предана тебе, и я умру, ведь «убивают все любимых», а я тебя люблю. И это не просто слова. Это моя жизнь. Жизнь глупого существа по имени Маша Алексеева. Да и пофиг, как ты любишь говорить, верно? Потому что главное — это то чувство, что сжигает душу и возрождает ее из пепла. Это любовь, Майл. Прости.

«Убил он ту, кого любил он,

Был должен умереть».

====== 38) Правда ======

Комментарий к 38) Правда Примечания беты: тапки мне в студию — буду бить автора.

человек ненавидит мелодрамы

Хотя мелодрама получилась не такой уж и хреновой… Ладно, автор отделается подзатыльником.

Очнулась я, как ни странно, у себя дома, причем в своей собственной мягкой, уютной постели. Левая рука побаливала, но палец мне уже кто-то вправил, башка болела нещадно, дико хотелось пить, а мозги не работали. Но самым странным было то, что меня кто-то обнимал, и, повернув голову, я увидела сопящего в две дырочки Дживаса, нагло дрыхнувшего на моей койке и обнимавшего меня. Я хотела было возмутиться, но не смогла — я снова превратилась в булькающую от удовольствия и передоза кавая лужицу. Прижавшись щекой к затянутой в полосатую кофту груди, я улыбнулась и закрыла глаза, слушая мерное сердцебиение Дживаса. «Живой», — билась в голове единственная мысль, и я даже не задумалась о том, с какого глобального перепоя, или, в его случае, укура, он развалился рядом со мной, да еще и сцапал меня в охапку, как любимую подушку. Шинигами знает, сколько мы так пролежали, но, наконец, Майл завозился и соизволил открыть глаза. Встретившись со мной взглядом, он поспешно выпустил меня из объятий и сел на кровати, но уходить не спешил. Я тоже уселась и тяжким взглядом на него воззрилась.

— Ну и? — не выдержала я минуты через три напряженной игры в гляделки. Гогглов на Дживасе не было, но это не облегчало мне задачу: я не понимала, чего он хочет и зачем только что обнимал меня, как любимого плюшевого медведя, потому что в глазах у него пестрел целый калейдоскоп эмоций.

— Как рука? — тихо спросил он. — Я вправил, но… Болит?

— Нормально, — фыркнула я. Снова повисла тишина, а затем Майл осторожно спросил:

— Мы можем поговорить?

— Так уже говорим, — хмыкнула я.

— Без сарказма, — нахмурился геймер.

— Это уж как пойдет, — пожала плечами я, усаживаясь у спинки дивана и обнимая колени руками. Чего это с ним? Чего он хочет?.. Майл тяжко вздохнул и подполз ко мне, усевшись напротив.

— Понимаешь, я должен пояснить… — наконец сказал он, спустя еще пару минут.

— Валяй, — вяло бросила я, и он, кивнув, выдал:

— Я не лгал тебе. Никогда.

— Вот спасибо, утешил! — раздраженно бросила я, не понимая, к чему он клонит, но Дживас только покачал головой и заявил:

— Нет, дослушай до конца.

Я надулась, как мышь на крупу, и кивнула, приготовившись слушать, а Майл продолжил:

— Я правда хотел быть с тобой, и думал, что у нас что-то получится, но потом я понял, что это невозможно. Месяц. Один месяц. А потом я умер бы. Я бы не ушел, не оставил тебя, а именно умер. Знаешь, я никогда не забуду выражение лица Михаэля в тот момент, когда он говорил, что если бы была возможность что-то изменить в прошлом, он бы изменил лишь одно — не взял меня на захват Такады. Я не хотел, чтобы ты испытала ту же боль, что и он, потому что он мне очень дорог, он мой друг, но ты… Ты — совсем другое дело, и я не хочу, чтобы ты переживала смерть того, кого любишь. Потому я решил во что бы то ни стало сделать так, чтобы ты сама захотела расстаться со мной и чтобы ты не жалела, когда я уйду. Может, это и глупое решение, но я решил причинить тебе боль, разочаровав тебя, вместо того, чтобы дать месяц нервотрепки и ожидания моей смерти, а затем и саму эту смерть.

— И когда же это ты такое решение принял, и с чего вдруг? — съязвила я. Мозги отказывались адекватно оценивать ситуацию и трезво мыслить. Они в принципе мыслить отказывались, потому я язвила — это моя защитная реакция…

— Оскар Уайльд, — нахмурился Майл. Я удивленно посмотрела на него, не понимая, при чем здесь великий писатель, но тут услышала продолжение…

— «Но убивают все любимых, —

Пусть слышат все о том.

Один убьет жестоким взглядом,

Другой — обманным сном,

Трусливый — лживым поцелуем,

И тот, кто смел, — мечом!» Когда ты прочла эти строки, я спросил: что, если не убивать любимого? Помнишь, что ты ответила? — я нахмурилась, а Майл сказал: — «Значит, умрешь сам, став жертвой, и уничтожишь убийцу своей смертью». Именно тогда я понял, что ты умрешь вместе со мной. Нет, не кинешься с высотки — ты умрешь душой. Запретишь себе любить и быть любимой и закроешься в одиночестве. Потому я решил, что будет лучше, если ты будешь презирать меня, а когда я умру, забудешь. Но я и подумать не мог, что ты скажешь: «Все предают», — а тем более, что ты готова будешь пожертвовать ради меня своей жизнью, несмотря на мое предательство.

Повисла тишина. Я смотрела Майлу в глаза, пытаясь найти подвох, но не видела его, а затем спросила, вспомнив одну его фразу:

— Ты говорил, что никогда не позволишь той, кого полюбишь, подвергать себя опасности. Я спрашивала тебя, соглашаться ли мне на сделку с ним, и ты ответил: «Да».

— Потому что это был единственный способ, — нахмурился Дживас. — Я понимал, что он не оставит тебя в покое и все равно добьется своего, и если бы ты не согласилась, он присылал бы людей до тех пор, пока тебя не избили бы настолько, что либо ты согласилась бы, либо умерла или получила серьезную травму. Я не мог допустить этого. Потому из двух зол выбрал меньшее. Я не знаю, что с тобой случилось в прошлом, но я верил, что ты не проиграешь. И не из-за какого-то бреда о шинигами, как этот урод… Прости, Михаэль показал мне запись. Я просто верил в тебя. Потому я и не пошел с вами, когда на тебя должны были напасть — я верил, что ты справишься. Но… Прости, если бы я увидел, как на тебя поднимают руку, я бы просто убил этих тварей, — впервые в голосе Дживаса я услышала жестокие интонации и непроизвольно вздрогнула, а он продолжил: — Потому я решил, что лучше мне с вами не ходить, хотя чего мне это стоило… А бои? Я не знаю, как сумел сдержаться и не увез тебя куда подальше… Я ведь знал, что это бесполезно, это меня и остановило. А еще я просто верил. Верил, что ты справишься.