Назови меня по имени

Однажды он удрал из отделения. Прежде чем сбежать, Хомяк затаился и целое утро был паинькой: съел завтрак, сам попросился на горшок.

– Я физически не способен находиться весь день в палате! – кричал Марк в ответ на выговор, полученный от старшей медсестры. – Могу я выйти, хотя бы в сортир?

Хомяк прибился к чьим-то чужим родителям и выскользнул в коридор. Вместе с теми же людьми он забрался в лифт и вышел на первом этаже. Ему удалось проскочить мимо охраны. Расчёт был тот же: сделать вид, что он выходит вместе со взрослыми, которые, не зная друг друга, полагали, что ребёнок едет в лифте с родителями.

В больничном дворе Хомяк задержался, чтобы поиграть с малышами, которых выгуливали тревожные матери, беседующие об одном и том же и каждая о своём. Ему очень понравился маленький зелёный динозаврик из киндер-сюрприза, которым играл какой-то другой ребёнок. Хомяк зажал динозаврика в кулаке и припустил по аллее. Ребёнок, у которого отобрали игрушку, заплакал.

Так Хомяка изловили и, пропустив через фильтр больничной администрации, водворили на прежнее место. Возвращение сопровождалось ликованием отца и фальшивым причитанием медсестёр.

Врачи не ошиблись: опухоль оказалась хотя и крупной, но доброкачественной. Послеоперационный период, со слов врачей, протекал удовлетворительно. Теперь возле ребёнка дежурила Лена, а Маше оставалось только сидеть в машине, припаркованной возле больницы, и ждать команды Марка, которая могла быть любой: например, съездить в супермаркет, привезти для Лены минеральной воды, оставить покупку в приёмном покое и быстро убежать, чтобы Лена не заметила её прихода.

Иногда Марк в присутствии Маши держался напряжённо. Его раздражал любой резкий звук, любое неуклюжее слово.

– Тебя всё достало, да? Поэтому у тебя такой кислый вид? Достало? Ну, говори честно!

Переубедить его было невозможно.

– Я всё про тебя понял. Я тоже тебе надоел, грязный, старый. Помощница хренова! Лицемерка. Тебя задолбала моя нищета и мой больной ребёнок! Так? А ну катись отсюда… Питерская барышня, принцесса, твою мать! Чтоб духу твоего здесь не было, поняла?

– Дурак.

– Пошла вон.

– Сам пошёл вон.

– Пошла вон, я сказал!

– Сам пошёл.

Они стояли в коридоре и препирались, а вокруг ходили люди в халатах, белых и махровых, а некоторые в ситцевых. Проезжали дети на колясках, с возничими за спиной, боевые колесницы больничного войска.

– Ты кусучая мышь.

– Я очень кусучая мышь.

– Ты придёшь завтра?

– Приду.

– Мышь, я завтра уезжаю отсюда по делам. С ребёнком будет сидеть Лена. Ты раньше семи вечера не приходи, ладно?..

К концу августа Хомяк уже встал на ноги; из больницы его забирала Лена. Жена Марка смогла наконец взять отпуск, и теперь она всё время посвящала больному сыну. По какой-то причине Лена почти полностью устранила Марка из своей жизни и из жизни ребёнка; возможно, причиной была очередная ссора. После двухнедельной хандры Марк смирился со своим положением и наконец-то вернулся к своему нормальному расписанию: к чтению, сну до полудня и работе над текстами для портала «Столица».

Последнюю неделю августа Маша помнила очень отчётливо: это были самые светлые дни минувшего года. Тогда ей казалось, что до их воссоединения с Марком осталось каких-то полшага.

…В один из таких дней Марк ждал Машу на аллее, ведущей к центральному входу в парк Коломенское. Он тоже был свободен: материал для колонки уже не висел над ним дамокловым мечом.

– Какой сегодня день недели? – спросил он.

– Четверг.

– Удивительно. А воздух пахнет так, как будто нынче суббота.

Горячая рука Марка лежала на Машином бедре – и Маша удивлялась, куда делось её вечное смущение. Нельзя обниматься на людях, говорила бабушка Нина Александровна. А тут никто не спрашивал, можно или нельзя, – Машу просто взяли и повели по парку, будто так и надо.

Сверху, на ветках, и внизу, на земле, – везде, за поворотом на аллею или возле спуска к воде, – царствовали яблоки, мягкие, желтоватые, с красными бочками, или жёсткие, зелёные, гремящие. Они падали в траву, мокрую от росы.

Обувь быстро промокла, и тогда Марк постелил на землю свою огромную куртку. Маша растянулась на ней – животом вверх, так, как валятся наземь яблоки, – и Марк устроился рядом. Сквозь арки сухих травинок и тусклых осенних цветов два человека смотрели на небо. Мокрые кеды стояли рядом и сушились. Солнце припекало, в траве гремели кузнечики. Травинки щекотали лица, над цветочными чашечками летали насекомые. Одна стрекоза уселась на колокольчик. Маша двинула пальцем – цветок покачнулся; стрекоза нервно дёрнулась и смылась.

Речь Марка окутывала всё вокруг – речь, закипающая на поворотах, с лёгкой и редкой картавинкой. Обычное «р» он произносил правильно, а мягкое – укатывалось куда-то глубоко за язык и глохло, ударяясь о невидимый камешек.

– …я целых два раза в жизни учился говорить. Второй раз – в пятнадцать лет. Честное слово. Никому никогда не рассказывал, потому что стыдно было. Ти Эс Элиот, например, тоже учился английскому акценту, когда перебрался в Европу. Слышала это монотонное подвывание, на одной высокой ноте со слегка поджатой гортанью? Так вот я несколько лет подряд, ей-богу, калёным железом… Не веришь? Вот мышь ты вредная. Это сейчас я уже на такие подвиги не способен. Но тогда… Я пообещал себе стать настоящим москвичом. Да и сил было немерено.

Маша брала с земли яблоко, натирала о рукав куртки его матовый бок, и тот становился блестящим.

– Как думаешь, они чистые? – спрашивала Маша.

– Конечно, грязные, – отвечал Марк.

– А что там живёт, в этой грязи? Дизентерия? Холера? Чума?

– Радий, кобальт, угольная пыль.

– Обожаю.

Она тянула в рот кислое яблоко, а на языке чувствовала вкус вина и мёда. Хорошо бы набрать этих яблок и весь сентябрь грызть их у себя в Королёве, лениво думала она. Или сварить с сахаром – бабушка Нина Александровна варила чудесное яблочное варенье, надо бы поддержать семейную традицию.

– Не лопнешь?

– Не лопну.

Она катала яблоко Марку по лицу: кривобокий плод проделывал долгий путь от одной впадины на виске до другой такой же впадины через широкий, с неглубокими морщинами, лоб. По скуле яблоко попадало на переносицу, а через горбинку носа, как корабль, переплывало на левую бровь. Делало несколько медленных кругов вокруг левого глаза, спускалось по щеке, покрытой серой щетиной, к подбородку и, нырнув в ямку под нижней губой, останавливалось. Марк хватал яблоко зубами и поворачивался к Маше, тихонько рыча, изображая зверя, поймавшего добычу. Маша хохотала. Марк выплёвывал яблоко в траву.