Небесная голубизна ангельских одежд

Русская икона могла помочь восстановить картину эволюции живописи Средневековья. Поскольку ни один музей мира за пределами России не имел представительных коллекций русских икон [589] , рассуждал Грабарь, круг потенциальных покупателей был огромен. Необходимо было лишь заинтересовать научные и музейные круги, подняв общеевропейскую дискуссию о значении русской иконы. Возбудить научные споры должна была заграничная выставка. План Грабаря и состоял в том, чтобы сделать выставку как можно более научной – демонстрировать в залах процесс расчистки икон, читать научные доклады и популярные лекции, публиковать научные сборники, где российские и западные искусствоведы вместе создавали бы образ русской иконы как произведения мирового искусства. Этим, кстати сказать, обеспечивалось ведущее участие в выставке самого Грабаря и его реставрационных мастерских. Создание научного авторитета русской иконе, по мнению Грабаря, должно было послужить залогом высоких цен на антикварном рынке. Открывались захватывающие коммерческие перспективы. Во-первых, потому что Россия, по утверждению Грабаря, монопольно владела «залежами» икон. Во-вторых, потому что мировые рыночные цены на русские иконы пока еще не сложились, и если Госторг не испортит все дело, продавая иконы задешево, то Советская Россия будет диктовать условия миру. По смыслу этого письма ясно, что научно-просветительский успех выставки служил предпосылкой для реализации коммерческих перспектив [590] . В этой связи вряд ли можно согласиться с теми исследователями, которые считают, что распродажа выставки не состоялась по причине ее научного и культурного триумфа. Как свидетельствует письмо Грабара, с самого начала даже те организаторы выставки, которые по роду деятельности призваны были охранять национальное художественное достояние, делали ставку на ее научный успех как фактор успешной распродажи антикварного товара.

589

О формировании собраний русских икон в западных музеях см.: Пятницкий Ю. А. Указ. соч. С. 314–317; а также очерк в послесловии к этой книге.

590

В письме Грабаря есть и идея о вывозе копий наиболее ценных древнерусских икон, которая, как и многие другие из его идей, вскоре будет реализована (ОР ГТГ. Ф. 106. Д. 527. Л. 1).

В сентябре 1928 года Грабарь написал еще одно, теперь уже ставшее печально знаменитым письмо – на сей раз главе новосозданного «Антиквариата» А. М. Гинзбургу. В отличие от предыдущего письма в Госторг в этом уже не было ни слова о научном значении русской иконы, а только деловые предложения по созданию иконного рынка:

Осведомившись о намерении Наркомторга поставить в широком масштабе (! – Е. О.) дело реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов, я, в качестве человека, всю жизнь занимающегося русским искусством и знающего его не только со стороны идеологической, но и со стороны представляемой им материальной ценности [591] , позволяю себе обратить внимание Наркомторга на следующие моменты, могущие ускользнуть (! – Е. О.) от руководителей этим делом, но, с моей точки зрения, чрезвычайно важные для правильной постановки коммерческой стороны предприятия.

591

Симптоматично, что Грабарь забыл упомянуть о художественной ценности икон.

Отметив, что ни в Европе, ни в Америке иконного рынка нет, а есть только случайные сделки, Грабарь предлагал на время прекратить всякую продажу икон за границу.

Паузу в распродажах Игорь Эммануилович советовал использовать для «муссирования» русской иконы и создания моды на нее посредством издания иллюстрированных книг на иностранных языках и организации выставок в Берлине, Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Если в 1926 году во время переговоров с Западом Грабарь вел речь не о продаже экспонатов, а только об обмене икон на произведения из западных музеев, то в этом письме 1928 года он бросил «Антиквариату» кость, сказав, что «выставка должна была состоять как из экспонатов высшего музейного порядка, подлежащих возвращению обратно, так и из образцов также высокого музейного значения, могущих быть по закрытии выставки, но не во время ее функционирования, реализованными…» Грабарь считал продажу экспонатов непосредственно с выставки вредной, но вредной прежде всего для коммерческой постановки дела. В спешке продав малое, можно было потерять гораздо больше. Выставка должна была стать не ярмаркой, а мощным катализатором массового интереса к иконам, а вместе с ним и катализатором массового спроса. Для увеличения числа икон древнейших эпох их следовало купить на частном рынке. По мнению Грабаря, для этих нужд было достаточно ассигновать 10 тыс. руб., которые принесли бы прибыли «тройное количество, притом в валюте» [592] . Звучит скромно, если учесть, что месяц назад в письме в Госторг Грабарь обещал десятикратный рост цен на русские иконы в результате триумфального шествия выставки по Европе [593] .

592

Грабарь И. Письма. С. 179–180.

593

ОР ГТГ. Ф. 106. Д. 527.

Художник и искусствовед Игорь Эммануилович Грабарь, безусловно, понимал какое огромное художественное и научное значение будет иметь выставка русских икон на Западе. Кто-то даже может сказать, что по-коммерчески деловые письма Грабаря были лишь разговором на понятном торговцам языке, стремлением заинтересовать спонсора, чтобы помочь художественной выставке состояться, а то и вовсе расчетом показать миру величие русской иконы и тем самым спасти российские музеи от распродажи [594] . Однако чрезмерное стремление Грабаря услужить торговцам настораживает. Перефразируя одного из героев Евгения Шварца, можно сказать, что беда состояла не в том, что Игорь Эммануилович Грабарь вынужден был приспосабливаться к новым условиям жизни, а в том, что он метил в первые ученики. Современница Грабаря, искусствовед и хранитель Эрмитажа Антонина Николаевна Изергина, вспоминая то сложное время, метко заметила: «Все мы танцевали под его музыку, но некоторые при этом старались понравиться затейливыми фигурами» [595] .

594

Так, Вздорнов пишет: «…руководители всех дел, связанных с расчисткой русской иконописи и ее музеефикацией, видели в зарубежной выставке возможность ознакомить культурную Европу с одним из величайших художественных открытий ХХ века и тем самым скрытую возможность легализовать икону как национальное достояние России, чтобы не допустить распродажи вещей. Несмотря на очевидный риск, дальнейшее развитие событий показало верный расчет именно второго участника выставки (ЦГРМ. – Е. О.)» (Вздорнов Г. И. Реставрация и наука. С. 108. Об этом же см.: Иконы Вологды XIV–XVI веков. С. 29). Риск действительно был, и немалый, но выставку от распродажи спасли не дальновидность Грабаря, а мировой кризис, дефицит наличных денег на Западе и отсутствие рынка на русские иконы в начале 1930-х годов. Если бы покупатель с деньгами в то время нашелся, то ни научное значение, ни триумф выставки не помогли бы спасти иконы от распродажи.

595

Изергина А. Н. Воспоминания. Письма. Выступления. Кн. вторая. СПб.: Государственный Эрмитаж, 2009. С. 243.

Факты свидетельствуют о том, что планы Грабаря о «реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов», которыми он манил Госторг, не были лишь словом или тактическим ходом. Именно при содействия Грабаря осенью 1928 года, то есть практически в то же время, когда он писал Гинзбургу, Госторг продал более полусотни икон шведскому банкиру Улофу Ашбергу. Реставрация и расчистка купленных икон были проведены в Москве, вероятно в реставрационных мастерских самого Грабаря [596] . По возвращении в Швецию после встречи с Грабарем Ашберг дал интервью одной из стокгольмских газет, в котором сказал, что в ближайшем будущем собирается открыть общедоступный музей в Париже на базе своей иконной коллекции. Этот музей будет также работать как информационный центр, где русские эксперты будут встречаться с кураторами западных музеев, коллекционерами и художниками [597] . Госторг с помощью Грабаря рвался на парижский антикварный рынок, а авансом Ашбергу за участие в этом предприятии было содействие в покупке икон и их реставрация в Москве [598] . На это намекал и сам Ашберг в одном из писем того времени: «Комиссия, которая дает разрешение на вывоз (произведений искусства. – Е. О.) за рубеж, колебалась, но подчинилась приказу свыше» [599] .

596

Abel U., Moore V. Icons. P. 11.

597

Ibid. Р. 12.

598

Такого же мнения придерживается и Ю. П. Пятницкий (Указ. соч. С. 326).

599

Abel U., Moore V. Icons. Р. 11.

Понимал ли Грабарь, что, способствуя созданию спроса на русские иконы на Западе в момент острейшей нужды советского руководства в валюте, затевает опасную игру? В 1928 году, когда Грабарь писал письма в Госторг и в «Антиквариат», массовый экспорт художественных ценностей был еще в самом начале, и музейщики могли всерьез не верить в возможность продажи главных художественных шедевров страны. Но пройдет всего два-три года, и Эрмитаж навсегда потеряет десятки лучших своих картин. Если бы к тому времени план Грабаря был реализован и на Западе нашлись состоятельные ценители русских икон, то продажа шедевров Древней Руси стала бы лишь вопросом цены.

Коммерческие советы Грабаря не ограничились иконами. В начале 1930 года он написал записку по вопросу общей постановки антикварного дела в СССР [600] . По сути это был крик отчаяния от проведенного в конце мая – начале июня 1929 года аукциона Лепке в Берлине, где распродавали произведения искусства из «ленинградских музеев и дворцов». Отчаяние, однако, было вызвано не фактом распродажи, а тем, как бездарно «Антиквариат» поставил дело. Грабарь предлагал конкретные меры, но не для того, чтобы прекратить, а чтобы усовершенствовать продажи, так, чтобы в следующий раз можно было бы продать и картину «мастера 16 века Лоренцо Лотто из собрания Эрмитажа», которую не удалось продать у Лепке, и избежать «неудачи с реализацией картин Гюбер Робера», случившейся на том же аукционе. Грабарь, в частности, предлагал провести «полную чистку» заграничного аппарата «Антиквариата» и привлечь «исключительно советских спецов высокой квалификации, доказавших за 12 лет революции свою преданность советской власти». А кто, как не сам Грабарь, лучше всего подходил под это определение?

600

ОР ГТГ. Ф. 106. Д. 15814. Л. 1. Документ не имеет даты. Датируется исходя из содержания.

Игорь Эммануилович Грабарь был одним из главных организаторов первой советской зарубежной выставки икон, и если он, представитель интеллигенции, художник и искусствовед, недавний директор Третьяковской галереи, столь горячо и явно радел за распродажу икон, то, может, и есть доля правды в утверждениях тех исследователей, которые считают, что просветительские задачи выставки, как и участие Наркомпроса в ее организации, являлись второстепенными, а то и вовсе служили лишь прикрытием, за которым скрывалась единственная и истинная цель – продавать [601] . Однако все же с этим утверждением трудно полностью согласиться. Кроме Грабаря в организации выставки участвовали и другие ведущие искусствоведы, реставраторы, исследователи древнерусского искусства. И хотя некоторые из них допускали возможность продажи икон, а то и точно знали, что такая продажа предполагается во время выставки, все же не принимать во внимание их научные интересы, профессиональную гордость за собственную работу по раскрытию и изучению памятников древнерусского искусства нельзя. Важно и то, что для искусствоведов и историков искусства, оставшихся после революции в России, эта выставка была возможностью вновь почувствовать себя частью мирового интеллектуального сообщества, воссоединиться, пусть лишь духовно, с бывшими коллегами, теперь эмигрантами, поделиться с ними и со всем миром открытием, которое состоялось в России.

601

Этого мнения придерживаются те авторы, которые пишут о провале выставки, считая, таким образом, ее коммерческие задачи первостепенными. Ю. А. Пятницкий, например, пишет, что Грабарь выступал «научным прикрытием» коммерческого предприятия, которым являлась выставка. Именно из-за коммерческого провала выставки, по мнению Пятницкого, Грабарь вынужден был уйти из ЦГРМ (Пятницкий Ю. А. Указ. соч. С. 330, 339). Однако представляется, что причины ухода Грабаря были гораздо более серьезны – надвигавшиеся репрессии в связи с опалой Анисимова. Грабарь ушел из ЦГРМ формально добровольно в 1930 году, накануне ареста Анисимова, с которым его связывали долголетние и тесные профессиональные отношения. Не стоит забывать, что, уйдя из ЦГРМ, Грабарь получил от Наркомпроса высокую персональную пенсию.

В этой связи интересно поразмышлять о позиции Александра Ивановича Анисимова, одного из главных организаторов выставки. Анисимов, так же как и Грабарь, не был против продажи икон. Возможно, уже во время подготовки выставки у него были подозрения, что, несмотря на гарантии, данные музеям, часть икон не вернется из турне. К лету 1930 года (время окончания европейской и начала американской части турне) он уже твердо знал, что часть икон за границей будет предложена на продажу, более того, сам и наметил, что будет продано. Сотрудница Вологодского музея Екатерина Николаевна Федышина в письме мужу, Ивану Васильевичу Федышину, заведующему художественным отделом этого музея, так описала свой разговор с Анисимовым, который состоялся в Вологде в конце июля 1930 года:

Да, относительно заграничной выставки: Анисимов сказал, что иконы повезут в Америку, кажется в январе, сейчас их пополняют. Когда выставка объедет Америку, начнется продажа. Всего намечено к продаже около 60 икон [602] . Анисимов говорит, что из наших он отобрал (! – Е. О.) такие, каких везде тысячи: разные там «Егорьи» [603] вроде синефонного чудовища, т[ому] под[обных], двух сретенских [604] , а Грабарь (! – Е. О.) с Чириковым постарались втюрить туда же «Жен мироносиц» [605] и «Омовение» [606] . Благодарите уж их. На мой вопрос: окончательно ли это, утвержден ли их список, он сказал, что дело за местными музеями. Протестуйте. «Распятие» обнорское [607] и «Владимирскую» [608] будто бы вернут. Что-то не верится. А этих жаль. Жаль и «Егорья» [609] .

602

В пересказе Федышиной есть неточности. В июле 1930 года иконы уже прибыли в США. Первый показ в Америке, в Бостоне, открылся 14 октября 1930 года, а не в январе 1931 года. Пополнение выставки иконами произошло после Вены для показа в Лондоне, который открылся 18 ноября 1929 года. Специально для показа в США выставка не пополнялась. В США находилось столько же икон и фресок, сколько перед этим прибыло в Лондон. Возможно, Федышина неправильно поняла Анисимова или перепутала факты. Но есть и вероятность того, что такое новое пополнение выставки для Америки хотя и не состоялось, но готовилось. Названная цифра 60 икон обращает на себя внимание. В составе выставки была всего лишь 21 икона «Антиквариата», в том числе шесть копий, значит, если сведения Федышиной верны, к продаже планировалось несколько десятков икон, принадлежавших музеям. За неделю до открытия первого показа икон в США Анисимова арестовали.

603

Федышина здесь и далее перечисляет иконы, предоставленные Вологодским музеем на заграничную выставку. Обе иконы «Св. Георгий», выданные из Вологодского музея на выставку, вернулись в СССР. В настоящее время они находятся в Русском музее (прил. 11).

604

Иконы «Снятие с креста» и «Распятие» из церкви Сретения в Вологде не были проданы. Они вернулись из турне в Ленинград досрочно в августе 1931 года и в начале сентября были приняты на хранение в Русский музей (прил. 11).

605

Икона «Жены-мироносицы», происходящая из Корнилиево-Комельского монастыря (Вологодская область), не была продана. В настоящее время она находится в Русском музее (прил. 11).

606

Икона «Омовение ног» из Корнилиево-Комельского монастыря после выставки вернулась в Вологодский музей (прил. 11). Ответ И. В. Федышина жене отражает бессильный гнев провинциальных музейных работников и обреченность провинциальных музеев: «Таких икон к[а]к „Омовение ног“ и „Жены мироносицы“ – тысячи?!!! Спрашивается, почему же они забирают у нас последнее, если у них где-то там, в Москве, что-ли, имеются тысячи? И ты сама прекрасно знаешь, что из пяти тысяч имеющихся у нас икон больше не осталось ни одного такого памятника. Да и в уездных церквах я не знаю подобных». В следующем письме его жена, однако, пояснила, что «писала не о „Мироносицах“ и „Омовении“, что их тысячи», а о «Егориях», и что Анисимов, в отличие от Чирикова и Грабаря, считал, что те две иконы редкие и продавать их не надо (Переписка И. В. Федышина. С. 111).

607

Икона находится в Третьяковской галерее (прил. 11).

608

Икона находится в Русском музее (прил. 11).

609

Переписка И. В. Федышина. С. 106. Полный список см. в прил. 11.

Забегая вперед, скажу: предчувствие, что иконы не вернутся, не обмануло Екатерину Николаевну. Хотя иконы, выданные на выставку из Вологодского музея, не были проданы, только две из них вернулись в Вологду. Остальные отдали Русскому музею и Третьяковской галерее (прил. 11) [610] .

Письмо Федышиной может свидетельствовать о том, что Анисимов говорил и что делал, будучи в Вологде, но о чем он думал, что переживал, оно вряд ли может сказать. В глубоко личном письме, которое Александр Анисимов в 1929 году написал Н. М. Беляеву, искусствоведу и эмигранту, оказавшемуся после революции в Праге, он так описал свои чаяния, связанные с выставкой:

610

Согласно списку икон, на отправку в Берлин из Вологодского музея было выдано 13 икон. Из них только две вернулись в Вологду, семь оказались в Русском музее, три – в ГТГ. Местонахождение еще одной иконы неизвестно, но она вернулась в СССР (прил. 11). В издании «Иконы Вологды XIV–XVI веков» (С. 29; 48, сн. 94) неточно указано, что в ГРМ и ГТГ отданы только семь икон.