Невероятная очевидность чуда

– Антропологи? – с наигранной подозрительностью, приподняв бровь, поинтересовалась Ева. – Или еще чего похлеще?

А Орловский рассмеялся ее шутке. От души так поржал, сразу же живо представив себе отца в качестве антрополога. Ну или маму. Хотя…

– Не совсем, но где-то рядом, – ответил он девушке и приступил к более обширному пояснению: – Дело в том, что я узнал своего отца и познакомился с ним, когда мне было девять лет. До этого отец был в моей жизни фигурой даже не мифической, а просто отсутствующей. Мама и бабушка с дедом мне никогда и ничего о нем не рассказывали. И поскольку, как известно, природа не терпит пустоты, я сам себе придумал версию, что папа мой, наверное, был бандитом и его убили в перестрелке или бизнесменом и его убил киллер. Поэтому мне о нем ничего и не рассказывают. В то время, в начале девяностых, сплошь и рядом кого-то убивали или расстреливали, и жизнь была такой опасной штукой, даже простой обыватель легко мог попасть под чью-то раздачу. Особенно у нас в Питере. С первой версией я не угадал, а вот со второй угадал лишь частично. Отец мой оказался живехоньким и вполне себе бодрым бизнесменом, который ворвался в наш дом и в нашу жизнь, как ураганный ветер перемен. И не сказать, что добрый ветер.

В свои девять лет Павел был очень сообразительным и умным пацаном. К тому же дворовая жизнь мальчишек в начале девяностых протекала весьма непросто, зато сильно информативно, особенно в части, касающейся тех моментов взрослой жизни и ее реалий, которые лучше бы детям и вовсе не знать, но с которыми им приходилось чуть ли не каждый день сталкиваться в питерских подворотнях и дворах-колодцах, где и проходило его детство.

Поэтому мама просто посадила сына напротив себя за кухонный стол и сказала, что вчера случайно встретила его отца. Они поговорили, и мама рассказала ему о том, что у него есть замечательный сынишка, и Пашин папа Андрей немедленно захотел встретиться и познакомиться с ним.

– Так он что, живой? – спросил пораженный Пашка.

– Живой, – подтвердила мама.

– Бандит? – строго спросил пацан.

– Почему бандит? – удивилась мама его вопросу. – Нет, не бандит.

– Бизнесмен? – предложил, как вариант, вторую версию он.

– Бизнесмен, – подтвердила мама.

– Хороший? – выспрашивал Павел. – Богатый?

– Да кто ж его знает, хороший он или плохой, – пожала плечами мама и усмехнулась. – Из бывших комсомолят, как показало время, в нашей стране вышли деловые и сильно ушлые предприниматели.

– Кто такие комсомолята? – уточнил Павел деловито.

– Это те, кто работал в комсомольских организациях разного уровня, как правило, в руководящей его части.

– А он работал в такой организации? – проводил опрос Павел.

– Давай я тебе лучше расскажу нашу с твоим папой историю, – предложила мама.

Ну и рассказала.

Галочка Орлова училась на четвертом курсе журфака в Ленинградском университете. Была отличницей, невероятно увлекалась своей будущей профессией и всем, что с ней связано. И, как и полагалось в те времена, вела активную общественную деятельность. За все эти заслуги ее и рекомендовал университетский комитет комсомола областному комитету, формировавшему списки журналистов, в качестве одного из представителей Ленинграда для освещения Всесоюзного съезда комсомола.

Вот там, на этом самом съезде, Галочка и встретилась с очень интересным парнем – Андреем Орловским, являвшимся одним из представителей Всесоюзного комитета комсомола, у которого Галочка брала интервью.

Симпатичную, улыбчивую девчонку Андрей Орловский заприметил в первый же день съезда. А уж когда она взяла у него интервью, сразу же принялся активно и настойчиво ухаживать за Галочкой, поражая широтой возможностей элиты, руководящей комсомолом верхушки, к которой принадлежал.

Катал по Москве на собственном шикарном автомобиле, показывал достопримечательности города, водил в театры, в которые в те времена совершенно невозможно было достать билеты, в рестораны, куда пускали исключительно иностранцев, и на закрытые премьеры фильмов.

И все шутил, что они почти стая – она Орлова, а он Орловский.

Ну что сказать, Галочке было двадцать лет, она поддалась напору и очарованию парня, хохотала над его удачными шутками, слушала, замирая, его интересные истории и рассказы, поражалась, дивилась и охала, когда он открывал для нее мир советской элиты, показывая свою причастность к этим избранным представителям.

И, конечно, влюбилась – ну а как? Кто бы, интересно, не влюбился? Вот именно.

У них случился обжигающий, яркий и страстный роман, который продолжался и после завершения съезда, и это время казалось Галочке невероятно романтичным этапом естественного развития их отношений, когда они мотались в выходные друг к другу из Москвы в Ленинград и наоборот из Ленинграда в Москву – то она к нему, то он к ней, – гуляли ночи напролет, любили друг друга…

А потом как-то в один момент эта их романтическая история закончилась – Андрей уехал в длительную командировку по африканским странам в составе группы из ЦК комсомола с дружеским рабочим визитом для передачи опыта молодым африканским товарищам.

По всей видимости, опыт комсомольской деятельности передавался трудно, поэтому командировка затянулась на гораздо более длительный срок, чем намечалась и предполагалась. А когда Орловский вернулся, он сразу же позвонил Галочке и сообщил, что никак не может к ней вырваться в ближайшее время, уж очень много работы накопилось, да еще отчеты по поездке сдавать…

Слушая его дежурные успокаивающие фразы и не очень старательную попытку придать ироничной легкости их разговору, Галя со всей ясностью вдруг поняла, что больше они не увидятся – все, закончилась любовь к ней у комсомольского вожака.

Сдулась любовишка, как сказала ее бабушка.

А ведь к моменту того их последнего разговора Галочка уже знала, что ждет ребенка.

Ничего она говорить Орловскому о своей беременности не стала, выслушала его фальшивые слова, поддакнула несколько раз: да-да, конечно, созвонимся завтра, конечно, встретимся в выходные, решим, ты ко мне, или я к тебе… – да-да. Но, положив трубку на аппарат, она уже точно знала, что он больше не позвонит. Не приедет и ее к себе не позовет.

Страдала, рыдала, но недолго. Лишь до того момента, когда мама, дав дочери немного выплакаться, строго спросила у нее:

– Галина, ты нам рожать больного внука собираешься или все же здорового?

– Конечно, здорового! – взвилась Галя.

– Тогда прекрати страдать и рыдать и начинай себя и ребенка холить и лелеять. А Андрея этого отпусти: не жалей, не обвиняй, не упрекай мысленно, просто отпусти, – и добавила: – Не хватало еще из-за ветреного мужчины-бабника так убиваться.

– Я постараюсь, – пообещала Галочка, вытерла слезы тыльной стороной ладошки и повторила более решительно: – Постараюсь.

Ей невероятно повезло с родителями и с бабушками-дедушками. Впрочем, она это знала всегда, правда, как всякий ребенок, не всегда ценила это большущее жизненное везение. Но знала четко, что родные у нее классные и встанут за нее горой, единым строем в случае любой трудности и опасности!

Что лишний раз подтвердилось, когда Галя призналась родным, что беременна, этим сообщением ни у кого из них даже тени мыслишки не вызвав о том, что, может, лучше бы ей не рожать и избавиться от ребенка.

Да сейчас! Вы что, обалдели – избавиться?! От себя избавьтесь лучше! Вот-вот, именно так и ответила мама той врачихе в женской консультации, которая, подтвердив факт беременности Галочки, первым делом спросила, на какой день ей назначить аборт.

Врачиху мама обложила двумя вариациями: интеллигентно и на родном-прикладном матерном, а дочь отвела к специалисту в другую женскую консультацию. Галочке же объяснила, что глубоко и с чувством плевать с высокой стройки коммунизма на любые злые языки и порицания, мол, она станет матерью-одиночкой, поскольку с их-то семьей этот вариант девочке точно не грозит.