Невероятная очевидность чуда

Такое вот было первое отцовское напутствие и назидание сыну от господина Орловского.

Ох и досталось от того гадского инструктора Пашке! Ох и досталось!

Поначалу Артем Викторович казался мальчишке фашистом, о которых рассказывал ему прадед, извергом и сволочью. И пацан его ненавидел люто – зализывая кровавые мозоли и поливая слезами ушибы и царапины. Но спустя полгода, когда втянулся, да еще и пару раз посмотрел, как тренируются настоящие ученики этого мастера, на минуточку, бойцы какого-то уж очень сильно засекреченного подразделения, и что они выделывают на своих занятиях, Пашка начал как-то совсем по-другому относиться к Артему Викторовичу.

А еще через полгода так и вовсе учитель стал для него чуть ли не родным человеком. По крайней мере, доверял своему тренеру мальчишка гораздо больше, чем родному отцу, да и уважал куда как больше, чем папашу. И, пожалуй, даже любил по-своему.

А через следующие полгода, когда Пашке исполнилось уж одиннадцать лет, Артем Викторович с Орловским разругались в пух и прах. Что там между ними произошло – никто не удосужился сообщать ему такие подробности. Павел знал только то, что именно он стал причиной их раздора, из-за которой отец отменил занятия сына со Стародубом. Но перед тем как они расстались, Артем Викторович дал Пашке свое последнее наставление.

В последний день, после крайней тренировки, как научили его говорить те самые спецназеры, наставник кивком отозвал Павла выйти на улицу из зала, отвел подальше в сторонку, аж к дальней скамейке в сквере, и сказал:

– Вот что, Павел, мы с тобой больше заниматься не сможем, но ничего страшного, комплекс ты весь знаешь и отлично отрабатываешь. Занимайся сам, и хорошо бы каждый день, хотя бы базовые связки делай. Ты же не для соревнований тренируешься, а для жизни, а это куда как важней. Вспоминай и прогоняй в голове мои наставления, это тебе поможет. И еще, Паша, я все понимаю, Андрей Ильич твой отец, но будь с ним осторожен, – и, покрутив удрученно головой, Стародуб выдохнул расстроенно и пояснил свою мысль: – Он краев не знает и не признает, если только это не касается его самого. Ты сейчас для него игрушка, которую он выстругивает, как ему хочется, под себя и под свои интересы. Не понравится куколка, сломает и выбросит. Принимай все, чему он хочет тебя научить, но с головой и только с мыслью и анализом того, как тебе в жизни пригодятся эти новые навыки, их и осваивай. И помни, пока ты личность, пока ты внутренне блюдешь свой кодекс чести, свое достоинство и не прогибаешься под его принципы, не продаешься за бабло и бирюльки всякие, он тебя будет уважать. Но стоит тебе дать слабину и принять его правила, ты станешь ему неинтересен. Вот это самое страшное. И вот еще что, я тебе сейчас продиктую координаты. Запомни их как свое имя и никогда никому не озвучивай. Если станет совсем хреново, если почувствуешь, что это точно край – найдешь меня по ним. Все, иди, – хлопнул он его по плечу. – Я в тебя верю, Павел. Тебя теперь не так-то легко сломать.

– Ничего себе наставничек, – подивилась Ева явно неодобрительно: – Такое мальчишке в одиннадцать лет говорить. Настраивать пацана против отца.

– Да к тому моменту я все это и сам отлично понимал, – пожал плечами Павел и объяснил девушке: – Я ж дворовой пацанчик из девяностых. Не в таких, конечно, четко обозначенных понятиях и словах, в которые облек эту проблему Артем Викторович, но интуитивно, на инстинктах понимал и чувствовал отношение отца ко мне. Как понимал и чувствовал и то, что мне ни в коем случае нельзя рассказывать об этом нашем противостоянии матери. Отец сразу же узнает и примет естественные жалобы ребенка маме за слабость. А с ним как с хищником: если не хочешь быть съеденным, ни в коем случае не показывай своего страха и своей слабости. Это не нынешние бизнесмены, в Америках и Европах обученные и там же прикормленные, эти «Шерханы» в девяностых были вообще без тех самых краев, о которых упоминал мой наставник, – пираты и захватчики, отличавшиеся от честных бандюков лишь внешним антуражем и лоском. И папенька мой из этих рядов не выпадал, в общем строю двигался, если не в передовом его отряде.

– То есть у вас прямо война-борьба была, а не отношения отца с сыном? – удивлялась Ева. – На фига тогда он вообще вас выдергивал из привычной среды, из устоявшейся жизни?

– Честно говоря, меня это не сильно удивляло, поскольку я имел возможность пообщаться и познакомиться с его родителями, которые, к слову сказать, так и не приняли и не признали ни меня, ни маму. Дед Орловский был из партийной номенклатуры, бабка, что называется, «при крутом муже». Продвижению сыночка по комсомольской линии дед очень даже способствовал. Отец же дорос до члена ЦК ВЛКСМ перед самым развалом страны. Вообще-то «бизнесмены», которые вышли из тех самых комсомолят, были людьми с очень своеобразной моралью. Не все, разумеется, а именно такие, что называется, «потомственные», с папашами из «кресел» разного уровня высоты. Мажоры советских времен.

– А ваша мама, она что, не видела, что между вами происходит и что вы… – не закончила фразу Ева, почувствовав, как ей на лицо шлепнулись две приличные капли воды. – Ого, мы с вами заговорились, Пал Андреич, – поразилась Ева, указав Орловскому на небо, стремительно покрывшемуся тучами, – погоду проигнорировали и даже до пикниковых закусок не дошли и чая только половину выпили. – И усмехнулась: – Ну что, сбегаем?

– Вынужденно отступаем, – подхватил ее веселый настрой Орловский, помогая Еве спешным порядком складывать обратно в корзину чашки, нетронутые контейнеры и пакеты с закусками.

– Да уж, – посмеялась Ева, смахивая с лица пока еще редкие капли, – как говорится, ничто так не бодрит на пикнике, как внезапный дождь, – и, переступив через лавку, на которой они сидели, и собравшись было припустить вперед, вдруг резко остановилась и, подняв назидательно вверх указательный палец, распорядилась: – Я запомнила тот вопрос и место в вашем рассказе, на котором мы остановились. Приедем домой, подогреем закуски, сядем за стол, и вы продолжите.

– Договорились, – рассмеялся Орловский, ухватил ее за руку и потянул за собой: – Бежим, сейчас зарядит всерьез. Промокнем на фиг.

Промокнуть они не успели, дождь усилился, затарабанив по крыше автомобиля, отчего-то вызвав у Евы с Павлом какой-то бесшабашный приступ веселья, когда они уже отъехали от Костюшко.

– Ага! Не догнали нас небесные хляби! – развернувшись на сиденье и наблюдая, как они удаляются от достаточно резво ползущей за ними по небу тяжелой тучи, порадовался Павел.

– А я только сейчас почувствовала, что немного замерзла, – призналась Ева. – Так была увлечена вашей историей, Пал Андреич, что и не заметила этого момента.

– Вы меня своей историей, Ева, тоже заворожили, – признался ответно Орловский.

– Вы мне обещали продолжение повествования, – напомнила и застолбила это самое его обещание Ева.

А Павел и не думал отказываться от своего данного слова. Вернувшись домой, они вместе заварили его «шаманский» отвар, разогрели пикниковое угощенье, накрыли стол и сели перекусить, и тогда Ева повторила вопрос, который задала на горе:

– Так что ваша матушка, Пал Андреич, не видела и не понимала, как вас «трамбует» папенька родный?

– Во-первых, нет, не понимала. Видеть, понятное дело, видела – мои синяки, ушибы, бесконечные легкие травмы и то, как я сильно выматываюсь и устаю, – и ужасно беспокоилась и кидалась выяснять, что происходит, но я уверял ее, что все в порядке, просто я занимаюсь спортом, борьбой, и мне это очень нравится. Что на каком-то этапе действительно стало правдой, – принялся спокойно объяснять и рассказывать Орловский. – Конечно, я тысячу раз, наверное, хотел кинуться к ней, прижаться, поплакать и попросить, чтобы она меня пожалела, защитила и вообще увезла от этого придурковатого папаши. Я же маленький все-таки был, в девять лет выдернуть мальчишку из благополучной жизни, где его не балуют, правильно воспитывают мужчины семьи, но делают это с любовью и с пониманием, и кинуть под жесткий прессинг не сильно адекватного и безмерно эгоистичного человека – это сильно ломает психику. Мне невероятно повезло с Артемом Викторовичем, он не просто тренер от бога, он и воспитатель, наставник гениальный. Уж он-то реально понимал и знал, где можно и надо надавить на ученика-мальчишку, а где и пожалеть, и разрешить слабину. И главное: дать пацану ощущение реальной защиты и заботы о нем. Это просто фарт мой был, не иначе чудо какое-то, что я попал именно к нему.

– Ладно, это понятно, – кивнула Ева. – Но разве мама не видела, что у вас с отцом не складываются отношения?

– Да я бы не сказал, что они не складывались. Они были вот такие, ущербные, да, но… – призадумался он на пару мгновений и продолжил: – По обоюдному умолчанию мы не посвящали маму в это наше тоже не озвученное и не выказанное напрямую друг другу противостояние. К тому же она была очень занята, и это, кстати, во-вторых. Отец помог маме устроиться на работу на Центральный канал телевидения, только не репортером, а редактором, поставив условие: его жена репортером работать не будет и соваться с микрофоном ко всяким придуркам, рисковать не станет категорически. Условие она приняла и поступила на заочное отделение ВГИКа, осваивая специальность телевизионного режиссера, параллельно работая в Останкино. Она была очень занята, совмещая учебу и работу, и частенько не приезжала в «замок», как мы с ней между собой называли этот огромный отцовский дом с парком, а оставалась ночевать в московской квартире. А у нас с ним тем временем шла своя тема. Следующим этапом его так называемого воспитания господин Орловский решил сделать из сынка индейца, эдакого «Зверобоя» со «Следопытом» и «Последним из Могикан» в одном флаконе, видимо, начитавшись в пубертате Фенимора Купера, а на себе «не потащив» этой истории в силу своей чрезмерной эгоцентричности. Следуя девизу «учись у лучших», папаша нашел для этой своей затеи самых крутых «выживальщиков». Не тех, которые строят бункеры и складируют там запасы на годы вперед на случай Большого Песца, а реальных таких мужиков, способных выживать в условиях любой дикой местности, находящейся за сотни и тысячи километров от всякого человеческого жилья.