Неживая, Немертвый

Некоторые переступали через эту незримую черту и шли дальше, но многие, очень многие «ломались», как правило, тут же становясь добычей того, к кому проявили сострадание.

Скорее всего, та же глупая, позорная участь постигнет и саму Нази: сколько бы раз Дарэм ни напоминала себе, что имеет дело с хладнокровной, расчетливой нежитью, требующей соответственного отношения, глядя на графа фон Кролока, она отчетливо видела перед собой человека. Пускай весьма своеобразного, обладающего специфическим чувством юмора, циничного даже по меркам некромантов, цинизм которых за годы практики развивался до невиданных высот — но все же человека.

— В утешение тебе могу сказать, что мы находимся в равном положении, — очевидно, догадавшись, о чем думает его собеседница, усмехнулся граф. — В противном случае мы не вели бы с тобой столь занимательной беседы. Впрочем, я еще не решил, стоит ли мне поверить во все то, о чем ты говоришь. Все эти иные миры, магия, некромантия… — он усмехнулся. — Звучит слишком фантастически и, к тому же, бездоказательно.

— И это говорите мне вы? — рассмеявшись, Нази обвела фон Кролока красноречивым взглядом. — Дальше, следуя вашей логике, вы должны были бы заявить, что истории о вампирах — всего лишь страшные сказки. Ваше Сиятельство, вы ведь и сами являетесь воплощением «магии» того мира, в котором живете. И при этом ставите под сомнение саму возможность того, что я говорю правду? Впрочем, воля ваша, иной истины, которая понравится вам больше, у меня нет: я действительно родилась в другом измерении, в котором вполне реальны как призраки с упырями, так и некроманты. Скажите, у вас не возникло проблем с моими амулетами?

— Непреодолимых не возникло, однако определенные неудобства имели место, — вынужден был признать граф, размышляя, является ли Нази Дарэм умалишенной, всецело верящей в собственные иллюзии, или ему все же придется пересмотреть свой взгляд на мироздание. Почти трехсотлетний опыт графа подсказывал, что верить в эти россказни не стоит, однако какая-то его часть искренне желала, чтобы слова Дарэм были правдой. Это означало бы, что в его видении мира после стольких лет вынужденного застоя появилось нечто новое. Если и было в существовании графа фон Кролока что-то более мучительное, чем неутолимый, вечный голод, то это была смертельная, всепоглощающая скука.

— Ну, вот вам первое, пусть и косвенное, но подтверждение моих слов, — сказала Нази. — А что касается второго… Говоря откровенно, Ваше Сиятельство, много ли в вас желания меня укусить?

— Порой, фрау Дарэм, его даже слишком много, — признался фон Кролок. — Однако это желание никак не связано с чувством голода. Скорее я объяснил бы его стремлением избавить себя от лишних хлопот, но, поскольку решение пригласить тебя в гости было исключительно моей инициативой, я вынужден сдерживать себя. По крайней мере, пока.

— Как изящно вы именуете похищение «приглашением», — с изрядной долей иронии заметила Дарэм, боком присаживаясь на подлокотник собственного кресла.

— Как благодарно ты именуешь оказанную тебе услугу и спасение жизни «похищением», — не остался в долгу граф, насмешливо глядя на Нази поверх переплетенных пальцев. — Тебе не кажется, что в эту игру мы можем играть сколь угодно долго? Твоя кровь действительно обладает странными свойствами, и ее аромат мне печально знаком: обычно так пахнут сами вампиры.

— Нет, — поправила его женщина. — Так пахнет, прошу прощения, нежить, каждый из видов которой объединяет одно общее качество. Вся она, некоторым образом, мертва и, соответственно, пахнет она смертью.

— Однако, ты живой человек, — уточнил фон Кролок.

— И да, и нет, — Нази нахмурилась, явно размышляя о том, как лучше объяснить. Молчание затягивалось, и граф, которому откровенно наскучило ждать, протянул своей собеседнице руку помощи.

— В ту ночь, когда ты пыталась воззвать ко мне, ты сказала, что «такие, как ты» всегда немного мертвы. Также ты говорила о неких тропах, на которых каждый раз оставляешь часть своей жизни.

— Да? — поразилась Дарэм. — Не помню… впрочем, не мудрено.

Тропы. Именно так в негласно утвержденной терминологии некромантов называлось место, лежащее по ту сторону объективной реальности: двери в него неумолимо распахивались сразу за последним судорожным вздохом, последним ударом сердца, последним проблеском в стекленеющем взгляде. Пройти через эти двери могло любое живое существо, но только некромант был способен вернуться обратно. Он делал шаг в преддверие загробного мира, замирая на зыбкой грани между тем светом и этим, вступая в пределы того, что смело можно было называть «долиной смертной тени».

У этого бесконечно огромного, погруженного в непроницаемую мглу, выстуженного могильным холодом пространства не было определенных границ, и тот, в ком осталось хоть немного жизни, никогда не смог бы дойти до его края и увидеть то, что предназначалось только для взгляда умерших.

Души людей, отошедших в мир иной, совершали свое обязательное паломничество, оставляя на тропах свои зыбкие, едва различимые следы. Нази, как и прочие, не знала, куда они попадают потом: некроманты не могли проследовать дальше плотной завесы, погрузившей проложенные мертвецами пути в непроглядную, вечную ночь.

И в этой ночи скрывалось немало чудовищ — кроме тех, кто без остановки проходил по тропам, спеша навстречу загробной жизни, во мгле нашли свой приют химеры, демоны низшего порядка, мороки и падальщики. Вечно голодные, вечно ищущие, они не могли покинуть пределов изнанки мира самостоятельно, так что главным их стремлением было найти того, кто проведет их в мир живых, отдаст им свою силу, позволит им воплотиться, чтобы начать убивать.

Раньше или позже те, кто в обмен на силу, власть, богатство или иные блага соглашался открыть им дорогу в мир, находились, и тогда некроманты начинали охоту, возвращая порождения изнанки обратно на тропы.

Однако цена есть у всего: за возможность войти в этот зыбкий мир, пользоваться его силой и возвращаться назад некромант расплачивался собой. И, если обычные люди рассчитывались с долгами единожды и навсегда, то такие, как Нази, выплачивали его частями, отдавая свою жизнь по кусочкам, с каждым визитом на тропы становясь все более похожими на тех, кого должны были истреблять.

— Именно поэтому практикующие некроманты не живут долго, Ваше Сиятельство, — подытоживая свой рассказ, заметила Дарэм. — Мы начинаем в восемнадцать и, при нашем образе жизни, к тридцати полностью истощаемся. Все зависит от природного уровня силы: у кого ее много, тот держится дольше, доживая до сорока, у кого ее изначально мало, может вычерпать себя к двадцати пяти. И вся пикантность в том, что никто не знает, когда за возвращение к жизни платить станет нечем. Так что мы выходим на тропы каждый раз, как последний…

— Звучит весьма занятно и, в некоторой степени, драматично, — заметил граф, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — То, что ты называешь «тропами», по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна.

— А вы что-то видите, когда «спите»? — искренне изумилась Нази, глядя на графа с неприкрытым любопытством. — Честно признаюсь, я всегда думала, что в этот момент вы просто не существуете, однако…

— Я не имею возможности сравнивать свои ощущения с тем, что чувствуют другие, подобные мне, но я, засыпая, определенно не прекращаю существовать, — иронично отозвался граф. — Мой разум в эти моменты пребывает в темноте, но продолжает осознавать себя. Пожалуй, это похоже на слепое блуждание в огромном, холодном зале, в котором я за все эти годы так и не нашел ни единой стены, а я, поверь мне, пытался. Особенно в первые пару десятилетий.