Неживая, Немертвый

— Я ведь вполне могла взять любой из оружейной галереи уже давно, если бы хотела как-то вам навредить. А уж в вампиров кинжалом тыкать — занятие и вовсе лишенное смысла, — миролюбиво напомнила она, заставив Куколя признать, что этот довод вполне разумен.

— Ыте, — хмуро велел он, направляясь обратно в сторону центрального крыла и размышляя о том, что, кажется, перед балом ему придется докупать в трактире Шагала так расточительно используемые свечи.

*

Несмотря на то, что в мире Нази проповедовалась религия, утверждавшая, что «всякая тварь, из чрева смерти рожденная, суть оскорбление промысла Божия, духа не имеющая, бессмысленно существующая и лишь пороком, гладом и жаждою осквернить все, чего коснется, одержимая», некроманты доподлинно знали — у некоторых видов нежити душа все-таки есть. Хотя относительно всех прочих перечисленных церковниками качеств споров, как правило, не возникало.

Собственно, определенные категории нежити и вовсе представляли собой одну только душу, изломанную, неприкаянную, полную ярости, но, тем не менее, душу. Многочисленные подвиды призраков являлись тому прямым и неоспоримым доказательством.

Имелась душа и у вампиров.

Как сама Дарэм накануне заявила графу — именно душа поддерживала в немертвых подобие жизни, именно ее силами и возможностями определялась стойкость и облик их телесной оболочки.

И пускай в теории вампиры были абсолютно бессмертны, на практике слабые, не наделенные достаточной энергией души истощали себя с годами, не «убивая», но повергая вампира в подобие затяжного сна.

Именно поэтому некромантов учили определять силу носферату, опираясь на их внешний вид: чем меньше отличий от человека, тем сильнее противник, и тем больше энергии потребуется на его полное упокоение.

Однако до вчерашнего дня Дарэм была уверена, что душа пребывает в теле вампира неотлучно, в дневное время попросту «гася» сознание, не нужное оцепеневшему телу. Да и в специализированных трактатах, посвященных нежити в целом и вампирам в частности, Нази никогда не попадалось информации, касающейся того, что именно происходит с немертвыми, покуда они «спят» в своих гробах или иных, обязательно темных и хорошо скрытых от праздного взгляда местах.

По зрелом размышлении, отсутствие подобной информации не вызывало у Дарэм ни малейшего изумления — едва ли в ее мире существовало много вампиров, готовых поделиться со смертными какими бы то ни было данными на сей счет.

«То, что ты называешь тропами, по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна».

Фраза, вскользь брошенная графом во время их вчерашней беседы, решительно не шла у Нази из головы. Была в ней какая-то изощренная и, в то же время, неумолимая логика.

Тропы сами по себе были «родиной» огромного количества разнообразной «бездуховной» нежити, так что, вполне вероятно, что и нежить, обогащенная душой, имела с ними связь куда более крепкую, чем оговаривалось в сводах теоретических знаний.

Возможно, Дарэм была даже не первым некромантом, собравшимся проверить подобную теорию, однако никаких свидетельств об исследованиях этой темы «предшественниками» история ее мира не сохранила.

Получив от Куколя все необходимое, Нази плотно закрыла за собой дверь, почти тут же услышав из-за нее лязг засова. Что ж, горбун, со своей стороны, был абсолютно прав: поводов для доверия у него не было. Дарэм лишь надеялась, что фразу про то, что к вечеру ее неплохо было бы выпустить, Куколь не пропустил мимо ушей.

Отложив свечи и кинжал в сторону, Нази мысленно прикинула площадь необходимой ритуальной фигуры и, опустившись на колени посреди заброшенной много веков назад капеллы, аккуратно развернула лист бумаги, в который еще утром завернула несколько особенно прочных и крупных углей из камина.

Как всегда, не лучшее время, и уж точно не лучшее место для подобных экспериментов: в ее мире Дарэм не потребовались бы ни свечи, ни ритуальный круг. В особенно удачные, безлунные ночи грань между реальностью и «изнанкой» размывалась настолько, что, подойдя к любой двери, Нази могла сосредоточиться, толкнуть ее и шагнуть на тропы. В такие ночи приходилось, скорее, следить за тем, чтобы открывать именно материальные, существующие в действительности двери. В такие ночи Дарэм старалась не приближаться к зеркалам, не желая видеть в глади отполированного стекла то, что отражалось там, помимо нее самой.

День, даже в ее реальности, не был временем некромантов, живших и ведших свои дела в темноте, точно так же, как и те, кто являлся их главной целью. Именно поэтому Нази с такой легкостью влилась в ритм «жизни» обитателей замка, к которому ей почти не пришлось приспосабливаться: полутора месяцев, проведенных под крышей трактира, было явно недостаточно, чтобы изменить сформировавшуюся за десятилетие привычку спать при свете солнца и бодрствовать по ночам.

С «местом» выходило и того хуже: у Дарэм не было ни малейшей гарантии, что даже формирование точки фокуса силы, затеянное ради обыкновенного выхода на тропы, даст свои плоды, однако она все равно намерена была попробовать. И дело было не только в желании подтвердить или же опровергнуть внезапно возникшую догадку, но и в том, что от успеха зависело, сумеет ли она осилить куда более серьезный и энергоемкий ритуал, призванный провести ее по тропам обратно в мир, который она так нелепо покинула. Разумеется, если она каким-то чудом ухитрится выбраться из замка живой.

Очертив углем по возможности ровную окружность таких размеров, чтобы даже в случае падения на пол ни одна часть ее тела не оказалась за границами круга, Дарэм начала выводить по внутреннему ее контуру цепочку идеограмм. За годы практики этот ряд знаков стал для Нази настолько привычным, что ей давно уже не требовалось напрягать память — нужные символы сами ложились в строку. Женщина негромко вздохнула, отчетливо вспомнив, с каким непроницаемым выражением лица Винсент наблюдал за тем, как его супруга медленно, через каждые два символа сверяясь с трактатом, вычерчивала свои первые ритуальные фигуры. И какой идиоткой она чувствовала себя, когда муж, сверху вниз глядя на плоды ее упорной и кропотливой работы, произносил:

«Весьма посредственно. Начинай снова».

И она начинала снова. И снова. И снова. До тех пор, пока судорогой не сводило пальцы. Лишь тогда Винсент позволял ей остановиться — до следующего раза.

Тогда это казалось изощренной пыткой, и только начав настоящую практику, она в полной мере поняла, чего добивался от нее супруг: Нази Дарэм способна была безошибочно начертить и разметить любую из десяти базовых фигур за считанные минуты. В кромешной темноте, под вопли умирающих, с беснующейся нежитью за спиной.

Решительно отогнав от себя воспоминания, Дарэм расставила свечи, порадовавшись тому, что Куколь не пожалел для нее новых, белого воска с неоплавленными фитилями. Спичек у Нази не было, да они ей и не требовались. Если все пойдет так, как должно, свечи вспыхнут сами, становясь ее «якорями» в этой реальности — как только они догорят, ее выбросит с троп обратно, что бы там ни произошло.

Фанатично настроенные культисты, коих в ее мире всегда было полно, назвали бы ее действия осквернением дома Божьего — приравнивать некромантов к сатанистам всегда было чрезвычайно модно. К счастью, официальная церковь подобных воззрений не поддерживала, поскольку точно знала — среди людей, не принадлежащих к институту церкви, не сыщется, пожалуй, никого более верующего, чем официально вошедший в орден некромант. Впрочем, это нельзя было в полной мере называть «верой» — здесь куда более уместным было слово «уверенность».

Бог дарил свет, созидал, порождал жизнь, однако смерть так же была проявлением божественной воли, и все они — и церковники, и некроманты — так или иначе взывали к ней. Разница всегда заключалась только в выборе этих проявлений.

Именно поэтому Дарэм для проведения ритуала выбрала место, где когда-то совершались религиозные обряды, надеясь, что сила отзовется на ее призыв.

И сила действительно отозвалась — Нази ощущала ее, все еще витающую здесь эхом давно отзвучавших молитв, тонким, затерявшимся в пыльной паутине запахом ладана и свечного воска. Она отвечала слабо, похожая на едва ощутимую вибрацию, но все же отвечала.