Неживая, Немертвый

— Ну, а в нашем мире, Нази, церковь совмещает в себе задачу борьбы за спасение человеческой души с искоренением всех проявлений тьмы, — фон Кролок едва слышно хмыкнул. — Так что еще пару столетий назад в Европе бушевала очистительная война. С ересью, с ведьмами и, разумеется, с вампирами, которые слишком пренебрежительно отнеслись к зарождению и становлению Святой Инквизиции. Опомнились они лишь тогда, когда началось массовое уничтожение. Вампиры гораздо сильнее и проворнее людей, однако отнюдь не всесильны, ты, как никто, хорошо это понимаешь. При свете дня мы и вовсе становимся беспомощны и беззащитны и вынуждены скрываться в убежищах, обнаружить которые при должной сноровке ставленникам церкви не составляло особого труда. Сейчас мы действительно находимся в выигрышном положении, но лишь потому, что люди начали забывать о нашем существовании. Мы стали осторожнее и умнее, не привлекая к себе внимания и не беря больше, чем необходимо. Представь себе постоянно бодрствующую общину из тридцати высших вампиров, Нази, и скажи мне, что первым приходит тебе в голову?

— Массовая резня, — немного помолчав, ответила Дарэм, и фон Кролок удовлетворенно кивнул.

— Именно поэтому лишь я и Герберт охраняем покой этого места, защищая его. В нас обоих довольно сил, чтобы выходить на охоту раз в несколько месяцев, не поднимая лишней паники и не допуская запустения в окрестностях. Впрочем, Герберт порой бывает небрежен во время своих любовных похождений, и тогда мне приходится уничтожать новообращенных любовников этого мальчишки. Впрочем, с годами подобное происходит все реже. Ну, а прочие погружены в глубокий сон, — фон Кролок плавным жестом указал Нази на тонущий во мраке зал. — Чтобы на балу восстановить угасающие силы кровью единственной жертвы и вновь уйти под землю. Возраст мой таков, что я вполне мог бы присоединиться к ним, но это означало бы, что все поступит в полное распоряжение Герберта, а меня, признаться, приводит в ужас сама мысль о том, во что он превратит замок.

— Опасаетесь, что он будет не слишком заботливым хозяином? — уточнила Дарэм.

— Опасаюсь, пробудившись в день бала, обнаружить здесь, по меньшей мере, бордель, — поправил ее граф. — А посему, пока я не буду уверен, что могу достаточно ему доверять, я буду вести дела сам. Как ты, наверное, догадываешься, на плечах хозяина замка лежит большая ответственность. Сколь бы иронично это ни прозвучало, в том числе и за жизни людей в округе.

Дарэм в ответ лишь кивнула. С подобной концепцией она на своей практике столкнулась, пожалуй, впервые, поразившись той аккуратности, с которой действовали местные носферату. Выходило так, что за год вампиры убивали трех-четырех человек, что, с точки зрения Нази, звучало откровенно фантастически. Как правило, счет жертв одного высшего вампира за подобный промежуток времени шел на десятки, а никак не на единицы.

Женщина зябко повела плечами, представив себе, какой силы жажда сейчас должна была терзать стоящего в полуметре от нее графа, и насколько хорошо он умеет себя сдерживать.

— Я по-прежнему не могу понять лишь одного, Ваше Сиятельство, — сказала она. — В чем смысл такого существования оставшихся вампиров? Что заставило их пойти на это?

— О, — Дарэм голову могла дать на отсечение, что фон Кролок усмехается в темноте. — Здесь все гораздо проще, чем тебе могло бы показаться, Нази: они ждут.

— Чего? — почему-то шепотом спросила женщина.

— Когда мир изменится, милая фрау. Когда темнота для человечества перестанет столь разительно отличаться от света, и оно, подобно нам, откроет для себя прелести ночной жизни. Когда мы станем сказкой, если угодно, жутковатой, но интригующей легендой, когда люди забудут, кто такие вампиры на самом деле, и наш образ вместо ужаса станет вызывать интерес, возможно, даже восхищение. Есть что-то безмерно притягательное во тьме, Нази, не так ли? Таинственное, влекущее. И, судя по тому, что я вижу, глядя на этот век, подобные времена наступят совсем скоро: быть может, через столетие, возможно, даже раньше. А мы, поверь, умеем быть терпеливыми, — голос графа звучал мягко, но уверенно, отчего сама суть речи фон Кролока казалась Дарэм особенно жуткой. Однако, прежде чем женщина успела в деталях вообразить себе перспективы этого мира, фон Кролок добавил: — Не советую тебе, Нази, беспокоиться об этом. Учитывая твою человеческую природу, ты в любом случае не доживешь до того дня, когда этот мир будет готов к нашему возвращению. В круг твоих увлечений, помимо погонь за нежитью, входит чтение?

— А? — Дарэм усилием воли заставила себя снова сосредоточиться на словах графа. — Да, разумеется.

— В таком случае, вместо того, чтобы размышлять о будущем, тебе стоит увидеть местную библиотеку, — учтиво предложил граф.

— И насколько обширны ваши фонды? — вяло поинтересовалась Нази, отчетливо понимая, что развивать предыдущую тему им с графом определенно не стоит.

Фон Кролок терпеливо дождался, пока женщина вновь нетвердо обопрется о его руку и, усмехнувшись, пообещал:

— Уверяю, ты будешь впечатлена.

========== Лучшее доказательство ==========

Тишина была настолько плотной, что даже звук шагов в ней умирал, так и не успев возникнуть. Беспокойная, давящая на уши, она рождалась не из отсутствия всякого шума, а из бесчисленного переплетения звуков настолько тонких, что даже обостренный слух вампира не способен был в полной мере их различить.

Где-то там, в реальном мире, в котором осталось лежать на шелковых подушках гроба его тело, уже рассвело, однако для графа наступление дня означало лишь погружение в еще более непроницаемый мрак.

Фон Кролок так и не смог привыкнуть к этому царящему в «вампирском сне» безмолвию, как не смог привыкнуть и к абсолютной темноте, в которой взгляду не за что было зацепиться.

Это даже нельзя было назвать «чернотой», поскольку цвет здесь отсутствовал и, если бы граф закрыл глаза, во тьме под его сомкнутыми веками было бы больше красок и жизни, чем в этом зияющем «ничто».

Однако Кролок никогда не позволял себе зажмуриться, по возможности бесстрастно глядя в пустоту, путь через которую он прокладывал год за годом.

Он знал — у этого пути нет конца, знал, что никогда не достигнет цели, какой бы она ни была. И все равно шел, потому что остановиться — означало бы сдаться, позволить темноте наполнить себя окончательно, превратив все то, что еще осталось в нем от человека, в собственное подобие.

А граф фон Кролок не привык отступать. Ни на полях сражений, где, равнодушно уткнувшись лицами в жесткую и пыльную, пропитанную кровью землю, остались многие из тех, кого он когда-то знал. Ни при дворе эрцгерцога Карла, где под прикрытием роскоши велись поединки умов и коварства, зачастую куда более жестокие, чем самая кровопролитная бойня.

Когда-то он думал, что только смерть сумеет положить конец его борьбе за то, чтобы его наследники могли по праву гордиться родовым именем Кролоков.

Как показало время, смерть всего лишь изменила цели его «боя». На этот раз граф сражался не за честь, не за будущее и даже не за жизнь, угасшую в его теле двести восемьдесят лет назад, а за крупицы прежнего себя, которые время и смертельный холод так и норовили уничтожить.

В непроницаемом мраке граф сделал шаг, за ним еще один, а за ним еще и еще, ровно и беззвучно двигаясь вперед, как делал это каждый день, ни на секунду не поддаваясь искушению просто замереть на месте и признать всю бессмысленность и тщетность своих действий. Давно уже прошло то время, когда он метался в этой пустоте, сначала в поисках выхода, затем — в попытках хотя бы определить границы своей «тюрьмы».

Именно здесь фон Кролок последовательно проходил через все те чувства, которые свойственны смертным: страх, гнев, отчаяние, уныние, надежда — все это выплескивалось в окружающий мрак и бесследно исчезало в нем до тех пор, пока не осталось ничего, кроме упрямства, которое, благозвучия ради, люди называли «силой воли».

Возможно, именно она стала причиной того, что графу хватало сил бодрствовать, когда все остальные предпочли смириться и погрузиться во тьму без остатка.

Может статься, именно она помешала ему умереть до конца, заставив переродиться, ради того, чтобы с наступлением рассвета умирать и снова продолжать свой упорный путь в никуда.