Нора Робертс. "Рожденная в грехе"

– Все это очень не похоже на тебя. Ладно, когда ты возвращаешься?

Она ухватилась пальцами за скрученный телефонный провод и принялась теребить его.
– Точно не знаю. Через пару недель, наверное.

– Ради Бога, Шан, ты ведь там уже целый месяц.

Пальцы ее не выпускали провод, скручивая его все сильнее. Странно, неужели пролетел целый месяц?
– Три недели, как я приехала.
– Она уловила в своем голосе оправдательные нотки и рассердилась.
– Дальше решу сама. Как у вас там дела?

– Ты знаешь как. Настоящий дурдом с тех пор, как мы связались с "Гольфстримом". Две твоих величайших заслуги за последние полгода - "Гольфстрим" и "Тит".

Она совсем забыла о компании "Тит" и теперь нахмурилась, припоминая предложенную ею самой концепцию рекламы для продажи покрышек.
– "Гольфстрим" - твоя заслуга.

– Сейчас, конечно, но боссу известно, чья была идея. Эй, не думаешь ведь ты, что я припишу себе твои заслуги?

– Нет, конечно, нет.

– В любом случае, должен тебе сказать, что ребята довольны, но предстоящей осенью и под Рождество нашему отделу грозят трудности. Нам необходимо твое присутствие здесь.

Она ощутила легкое покалывание в висках, - признак надвигающейся мучительной головной боли.
– Тод, я должна разобраться с кое-какими делами. Личного свойства.

– Тебе пришлось нелегко. Уверен, Шаннон, ты вновь обретешь почву под ногами. И я скучаю по тебе. Знаю, когда ты уезжала, отношения наши были натянуты, я не смог проявить должного внимания и чуткости к тебе. Думаю, мы сможем все обговорить и вернуть на круги своя.

– Ты Опры насмотрелся?

– Будет тебе, Шан. Давай, еще пару деньков, потом позвони, сообщишь мне номер рейса и время прибытия. Встречу тебя в аэропорту, устроимся где-нибудь с бутылочкой винца и все порешаем.

– Я вернусь к тебе, Тод. Спасибо за звонок.

– Не задерживайся слишком. У босса короткая коллективная память.

– Буду иметь в виду. Пока.

Повесив трубку, Шаннон обнаружила, что телефонный провод хаотично обмотан вокруг пальцев. Тщательно и сосредоточенно принялась его выпрямлять.

– Это Нью-Йорк, - не оборачиваясь, произнесла она.
– Приятель с работы.
– Убедившись, что лицо ее озарила улыбка, она бодро повернулась.
– Ну и как струдель?

– Попробуй сама, - с этими словами Брианна налила ей чаю. Более всего хотелось сейчас ей утешить Шаннон, но она удержалась, решив доверить это Мерфи.
– Кажется, ребенок плачет, - произнесла она и поспешила скрыться за дверью, ведущей в комнату.

У Шаннон пропал аппетит. Она рассеянно глянула на штрудель, придвинула вместо него к себе чашку чая.
– Моя... контора завалена работой.

– Он хочет, чтобы ты вернулась.
– Шаннон подняла на него глаза, он склонил голову.
– Этот Тод хочет, чтобы ты вернулась.

– Ему переданы кое-какие дела в мое отсутствие. Это большая нагрузка.

– Он хочет, чтобы ты вернулась, - снова сказал Мерфи, и Шаннон принялась тыкать вилкой в штрудель.

– Да, он намекнул на это. Мы сильно повздорили перед моим отъездом.

– Повздорили, - повторил Мерфи.
– Сильно повздорили. Подрались, значит?

– Нет, - она чуть улыбнулась.
– Тод не дерется. Спорит, - задумчиво продолжила она.
– Он спорит. Он очень культурный человек.

– И сейчас он тоже спорил, по-культурному? И потому ты вся как на иголках?

– Нет, он просто торопил меня с возвращением в контору. И я не на иголках.

Мерфи накрыл ладонями ее беспокойные руки, она поутихла и снова взглянула на него.

– Ты просила меня быть твоим другом. Стараюсь.

– Я в замешательстве, кое-что не дает мне покоя, - медленно выговорила она.
– Обычно мне не составляет труда решить, чего я хочу и как этого добиться. Мне легко анализировать, рассматривать проблему с разных сторон. У отца это тоже хорошо получалось. Он всегда мог свести дебет с кредитом. Я восхищалась его умением, и сама научилась этому.

Шаннон суетливо выдернула руки из-под ладоней Мерфи.
– Всегда все у меня было расписано, и я следовала плану. Место в приличной конторе, квартира в спальном районе, огромный гардероб, небольшая, но со вкусом подобранная коллекция вещиц. Членство в подобающем фитнес-клубе. Ни к чему не обязывающие отношения с привлекательным, успешным мужчиной, что разделяет мои интересы. И вдруг все распадается, и мне так утомительно думать о том, как все это собрать заново.

– Ты действительно хочешь это сделать? Должна?

– Не могу больше оттягивать. Звонок напомнил мне, что я пустила все на самотек. Я должна иметь твердую почву под ногами, Мерфи. Иначе действовать я не могу, - она смолкла, прижала руку к губам.
– До сих пор больно. Больно думать о родителях. Осознавать, что не увижу их больше. Я даже не попрощалась. Не попрощалась ни с одним из них.

Мерфи ничего не сказал вовсе, лишь встал и подошел к ней, поднял ее с места и бережно прижал к груди. В молчании его было столько понимания, и было оно таким очевидным и глубоким, что она разрыдалась, - слезы падали на его плечо, - теперь она знала, что сможет опереться на него всегда.

– Я заставляю себя думать, что справилась с этим, - продолжила она, - Но оно вновь проникает вглубь и сердце мое сжимается.

– Ты не позволяла себе выплакаться. Ничего-ничего, дорогая. Теперь станет лучше.

Каждый всхлип ее буквально вонзался в него, и лучшее, что он мог сделать - просто быть рядом.

– Я хочу, чтобы они вернулись.

– Знаю, милая. Знаю.

– Почему люди должны уходить, Мерфи? Почему люди, которых мы любим, которые так нужны нам, уходят, почему?

– Это не так, не совсем так. Они продолжают жить в твоей душе, и потерять их там невозможно. Разве порой не слышишь ты, как мать разговаривает с тобой, или отец напоминает о том, что вы делали вместе?

Обессилев от рыданий, Шаннон прильнула сухой щекой к его груди. Как глупо, подумалось ей. Как глупо было думать, что сдерживать слезы - значить быть сильнее, нежели дать им волю.

– Да, - губы ее сложились в слабой улыбке.
– Иногда мне видятся картины, когда мы вместе, - занимаемся привычными делами, завтракаем, например.

– Вот видишь, значит, они не покинули тебя?

Она прикрыла глаза, утешаемая ровным биением сердца Мерфи.
– Перед самой траурной мессой, когда хоронили мать, со мною рядом сидел священник. Он был очень добр, полон сочувствия, - ведь и года не прошло, как хоронили отца. И все-таки, то был рутинный обряд - вечная жизнь, милость божия, неизменные почести, коих удостоены родители мои, проведшие достойную католиков жизнь, бывшие хорошими, благочестивыми людьми.

Она прижалась к нему еще раз, последний, и отстранилась назад.
– Все это должно было успокоить меня, но помогло не очень. Твои слова подействовали гораздо лучше.