О чем поет вереск

— Неистового Мидира? Ты деспотичен и высокомерен, вспыльчив и скор в гневе. И любишь показать, какое ты совершенство! Но ты честен и горд, благороден и смел. Как можно не любить тебя?

Она видела его таким, каков он есть, — и любила! Вопреки или благодаря тому, что видела, как понять? Как удержать?

Этайн потерла лоб.

Нельзя примешивать магию ни в любовь, ни в близость. Однако женщина устала по его вине, и Мидир переплел свои пальцы с пальцами Этайн, соединяя не тела — сознания. На него обрушилось ее волнение, благодарность, любовь и забота, и под шквалом впечатлений Мидир еле устоял на ногах.

Все ощущалось сильнее и ярче, чем во время близости!

Мидира любили его волки и благие ши — но как короля и как владыку, как символ неколебимой власти. Женщины любили то удовольствие, что он им дарил, даже если думали, что любят его самого.

Этайн же… Радуга ее чувств полыхала северным сиянием.

— Я жива, мое сердце?

— Почему ты спрашиваешь?

— После того, что ты со мной сделал, я словно умерла и родилась заново. И знаешь, сегодня было по-иному, — шепотом добавила Этайн. — Ты горячий, как ши. Почему не всегда так?

— Потому что касания ши слишком возбуждают.

— Вот в чем дело! Вот почему я так чувствую тебя, а сердце так бьется! А я-то, глупая, думала, это потому, что люблю тебя! А ты горячий…

— …потому что заболел, — так же шутливо ответил Мидир.

Глухо накатывал ледяной прибой, крики чаек и гагар переполняли небо, но теперь волчьему королю слышался плач и рыдание. Низкое солнце зашло за легкие перистые облака, обняло Этайн мягким ласковым светом.

Женщина обхватила за шею, глянула тревожно:

— Но… ведь ши не болеют?

— Я болен тобой, моя желанная, — поймал ее не верящую улыбку и качнул головой. — Эта странная боль, непривычная. Но я не уверен, что хочу избавиться от нее. Пойдем, я покажу тебе короткое северное лето. И… — Мидир задумался на миг, но все же решился, — и одно место. Мне показал его брат.

Он подвел женщину к огромному валуну, лежащему в каменной чаше.

Этайн вопросительно взглянула сначала на Мидира, потом — на камень.

— Ничего тут особо не трогай, — отвернулся, пряча улыбку.

И рассмеялся от ойкания Этайн, когда громадный, гладкий, словно отшлифованный валун легко качнулся, подчиняясь женской ручке, и тут же встал на место.

— Ты знаешь сказку о муже, который дал жене разрешение заходить во все комнаты своего замка, кроме одной, в которой были спрятаны трупы бывших жен? — спросил волчий король, довольный её непосредственным удивлением. — Может, съесть тебя за своеволие?

— Прости-прости! Ты так коварно это сказал! Я не могла удержаться, хотя только коснулась пальцем. Но как? Как такое возможно?

— Иногда и скалы двигаются.

— Пусть всегда-всегда возвращаются потом обратно, — тихо и очень печально вымолвила Этайн.

— Когда-то это был ледник. Он прошел здесь по пути к морю, теряя часть себя по дороге, — Мидир провел рукой по камню, прислушиваясь к нему. Но камень молчал.

— Это магия?

— Нет, Этайн. Тут наши миры очень схожи. Магия здесь в земле, воздухе и воде. Магия — и любовь. Здесь мы ближе всего к Грёзе. Ее отражение можно увидеть, когда день созревает из зерен ночи, когда зарницы взлетают, как птицы счастья, а земля умиротворена и полнится сиянием.

Мидир подвел Этайн к краю обрыва, где море покрывал мягкий туман, а рассеянный свет рисовал радужный нимб подле каждой тени. Потом, с недоверием посмотрев на ломкую дорогу из гальки, волчий король подхватил женщину на руки и спустил к самой воде.

Этайн оглядела плавную линию сизо-зеленых сопок, лишенных намека на деревья или кустарники, дальние острова, плывущие над свинцовым морем в полупрозрачной хмари, и вновь вгляделась в Мидира.

— Я вижу красоту холодную и вечную… И грусть в твоих глазах.

— Это место дорого мне по-особому. Здесь похоронен мой брат, пусть его могилу я не нашел! Здесь хранятся мои мысли о нем.

— Ты можешь рассказать мне. Если хочешь.

Голос Этайн вплетался в пронзительно чистую небесную синь, в тревожные клики птиц, в саму память этого места — и Мидир рассказал.

— Мэрвин оборвал все связи очень давно. Когда от него перестали приходить письма, я решил найти его. Еще и время взбрыкнуло: очередной год в Нижнем превратился в девять лет Верхнего. Я шел по его следу, он казался ярким и четким, я так радовался! — ударил кулаком по колену. — А нашел Джареда, отбивающегося от сверстников словами. Он говорил им правду про то хорошее, что в них имелось, вплетая незаметно для себя каплю любви и магии. У него почти получилось утихомирить десяток пацанов, что травили его, как собаки — зайца. Но потом ветер растрепал его волосы…

— И они увидели острые ушки мальчика, чей отец — ши?

— Дети бывают очень жестоки, а за ним шли еще и охотники. Джаред всегда говорит правду, и я спросил его, как он относится ко мне. Тот честно ответил, что теперь не знает как. Я спас его от смерти, но я ши, которые ему не нравятся. Это странно сочеталось в нём с любовью к отцу, хотя он уже тогда ловко прятал все чувства.

Этайн молчала, кусая губы, и Мидир решил договорить:

— Я должен был найти предателей Мэрвина, хотя он призывал не отвечать ударом на удар, а возлюбить врагов своих — и я обратился к Джареду за советом, как поступить.

Этайн прикрыла рот ладонью. В хризолитовой глубине глаз читалось любопытство пополам с сочувствием.

— Джаред сказал, что лучше он промолчит, — усмехнулся Мидир, припоминая любимые фразы и самого племянника, серьезного и строгого уже в детстве: поджатые губы, вздернутый нос, серые волчьи глаза, только очень и очень светлые.

— И ты?..

— Я нашел их всех! — ощерился Мидир. — И расправился с ними.Тогда на вашей земле возникли слухи о черном волке, что приходит ночью.

Волчий король позвал горбачей, и те долго ныряли, показывая черно-белые бока, стуча мощными хвостами по ледяной воде.

Потом они долго гуляли по берегу. Этайн подбирала разноцветные голыши, радуясь, как ребенок, и вновь бросала их в воду.

Соленый запах моря и кисло-горький — водорослей пропитывали все вокруг. Мутновато-зеленые волны медленно вздымались, а туманные далекие холмы словно плыли в никуда и никак не могли доплыть. Мидир с Этайн долго стояли, не разжимая рук. Смотрели на полосу, где вода смыкается с небом и бескрайний простор манит необозримой далью.

— Мое сердце, здесь всегда так? Море и возносит, и подавляет меня одновременно!