О чем поет вереск
Шрифт:
Завистливый и древний бог
Любви такой снискать не смог…
На два голоса вышло удивительно хорошо, Мэллин аж зажмурился.
Поймал жену чужую в сети,
И нет ее на свете!
Кларсах рыдал с ними, проигрыш был короток, но желание петь дальше росло с каждой секундой молчания, и Мэллин продолжил высоким голосом:
Меня похитили, мой муж.
В темнице я под стражей стуж.
Но след мой виден на земле
От молнии в золе.
Мидир ухватился за перила крепче:
Тебя искать не прекращу,
В грозу, в дожди везде ищу.
Всесильным
Дождись, любовь моя!
Молния сверкнула близко, приковывая внимание. От переполнявших чувств опять захотелось завыть или обнять Этайн.
Я рада встрече, я люблю,
Тебя в сей миг благословлю!
Мой Громовой, о мой супруг,
Нашел меня, мой друг!
Брат исполнял партию несчастной похищенной, а волчий король, понизив и без того низкий голос, выводил угрозы, посулы и обещания разобраться с древним богом по-свойски. Эта сказка могла быть бесконечно разнообразной по финалу, но Мидир всегда рассказывал её Мэллину так, чтобы Громовой находил свою суженую.
Тебя нельзя мне не найти,
Все сто дор-р-рог я смог пр-р-ройти,
Твой свет меня пр-р-ривел и тьма,
А может, ты сама!
Финал предполагался от лица рассказчика, но Мидир с Мэллином переглянулись и спели вместе, на два голоса, героя и героини:
Над злобой воспарит любовь,
И встречи будут вновь и вновь!
Поверив Истинным своим,
Залог любви храним!
Навеки нас, мой милый ши,
Соединил огонь души!
И пуще глаза своего,
Храним в сердцах его!
Кларсах прозвенел завершающим аккордом, и показалось, что на него отозвался весь мир.
Рычать Мидиру расхотелось. Захотелось оказаться поближе к теплому боку Этайн, а лучше — вот прямо уже в постели. Веки норовили сомкнуться, а новая мелодия кларсаха, напоминающая колыбельную, этому исключительно способствовала. Мидир усилием воли отогнал сонную одурь, подставил лицо прохладному ветру, а затем поглядел на задумчивого брата:
— И как мы будем отсюда спускаться?
— Обычно я спускаюсь тем же путем, что и поднимаюсь, — Мэллин кивнул за перила, а Мидиру стало не по себе от камней, вырисовывающихся отдельными мокрыми бликами.
Сейчас волчий король не мог понять, как он сюда залез. Видимо, чудом. Мидир слишком устал, чтобы пользоваться магией, а Черный замок вредничал и помогать с перемещением не собирался.
Мэллин тем временем продолжал:
— Но сзади есть окно…
Волчий король сжал и разжал кулаки, с удивлением оглядел слегка помятое после его хватки ограждение, глубоко подышал, сосчитал до десяти и обратно.
— Знаешь, Мэллин, право слово, если бы я не был так тебе сейчас благодарен, одним подзатыльником ты бы не отделался!
И, чтобы не отступать от буквы закона, то есть своих слов, отвесил тот самый единственный воспитательный подзатыльник, чему Мэллин внезапно обрадовался.
Путь вниз по лестнице и переходам отнял последние силы.
— А почему ты такой мокрый, мое сердце? — спрашивала Этайн, помогая стянуть прилипшую к телу одежду.
— Не спрашивай! Могу согреться о тебя!
Этайн взвизгнула от
прикосновения холодных ладоней.— И ты очень устал, раз не высушился магией. Где ты был?
— Мы с Мэллином…
— Что? — встрепенулась Этайн. — Подрались? Я слышала какие-то звуки, но они показались мне прекрасными!
— Пели! Мы пели на крыше. Я раньше пел, — с легким вызовом признался Мидир. — Иногда. Очень давно. Я так и знал, что ты будешь смеяться!
— Я не смеюсь!
— А глаза смеются, — упрекнул он, упал на постель вместе с расхохотавшейся Этайн и с головой укрылся теплым одеялом.
— С тебя словно смыло лет сто! Или тысячу! Не-е-ет, они осыпались от рыка… — голос Этайн упал до шепота, как всегда, когда она говорила о чем-то очень важном. — Я так люблю тебя, Мидир, — прозвучало пронзительно и искренне.
Седьмой день стал лучшим подарком Лугнасада. Многое оказалось не тем, чем виделось: Джаред успел подружиться с Аланом, светящиеся птицы ели и не кусались, когда их кормила Этайн, а вредный наследный принц, вечная головная боль волчьего короля, оказался преданным младшим братом. Может, и был таким, просто Мидир не видел, не замечал, будучи погруженным в бесконечные заботы на протяжении не одного столетия? А его замок стал еще и просто домом, где можно открыть сердце, где ждала нежная, любящая Этайн.
========== Глава 20. Вереск и объявление войны ==========
Ведомый больше звериным чутьем, чем разумной мыслью, волчий король настоял, чтобы Этайн не снимала диадему. Поэтому они, накидав побольше подушек в изголовье, дремали полусидя-полулежа.
Вернее, дремала Этайн. Благородный разворот плеч, высокая полная грудь, лунное серебро кожи… По черному сумраку шелка привольно разметались медные кудри. Вот только брови Этайн сводила тревожно, и Мидир не посмел в этот раз заглянуть в ее сон. Лишь поправил розовое, теплое, мягкое, специально для Этайн изготовленное покрывало, заправил прядку за ушко.
— Мой Фрох, — позвал он.
— Я не сплю, нет, любовь моя… — пробормотала Этайн.
Приоткрыла хризолитовые очи, в которых отразилась желтизна его глаз. Мидир спешно спрятал волчий блеск и втянул клыки, злясь на себя за щенячью невыдержанность.
— Какой чудесный сон мне снится, мое сердце… Жаль, — переметнувшись на спину и раскинув руки, с невыносимой печалью вымолвила Этайн. — Как жаль…
— Что, моя прекрасная?
— Что это все не взаправду, — прикрыв веки, еле слышно и очень горько ответила она.
Перед глазами внезапно стемнело. Взмётывались вихри, где-то очень далеко стегали землю молнии сухой грозы, трещали ветки под чужими шагами. Кто-то шел по тем следам, что он не стер, по граням нарушенного случившегося…
Мидир встряхнул головой, отбрасывая непонятное видение. Сжал зубы, выталкивая сказанное Этайн. Отовсюду — из памяти, из постели, из их жизни. Потрясти бы за плечи и вырвать слова любви…
Но тут Этайн закинула руку за голову, второй — потерла висок под обручем. Затем оттянула змейку на шее. Всхлипнула — и злость Мидира тут же исчезла.