Облака и звезды

Через четверть часа он уже входил в кабинет директора, высокий, еще прямой, с гоголевским профилем. Восьмой десяток почти не чувствуется, по лесу ходить может, как и раньше, — с утра до вечера, только вот слух стал сдавать. Что поделаешь, как-никак восьмой десяток…

Шипов лес — почти вся жизнь Крыжановского. В двадцатых годах окончил в Москве Петровскую сельскохозяйственную академию, в тридцатых — приехал в Шипов и безвыездно живет в лесу. Здесь написал свои первые научные труды — все о Шиповом лесе. В Воронеже защитил кандидатскую диссертацию о влиянии света на произрастание дуба. И теперь — в лесу каждый день. Где ж еще бывать? Все сорок лет здесь.

Им обоим — Крыжановскому и Шаповалову — много раз предлагали переехать в Воронеж, преподавать в университете, в Лесном институте. Воронеж — один из старейших центров русского лесоводства. Не захотели. Остались пожизненно, один в своих Докучаевских рощах, другой — в своей Шиповой дубраве.

Сейчас они встретились. Оглядывают друг друга, предвкушают удовольствие: Шаповалов — поехать с Крыжановским в Шипов лес, снова увидеть его; Крыжановский — снова показать свой лес Шаповалову.

Итак, мы трое стоим на холме, овеянном дыханием истории.

Да, все здесь хранит память о Петре: сам Шипов лес, впервые упомянутый в записях как «Государев», «дачи», на которые он разбит по царскому указу, — Первая корабельная, Вторая корабельная, Казенная; кордоны, названные по-военному, — Первый форпостный, Второй форпостный. На этих кордонах стояла стража, пуще глаза берегла Государев лес.

В западной стороне Первой корабельной дачи был образован особый корабельный заповедник с отменными дубами. Заповедник окопали канавой. Порубщик, задержанный здесь, рисковал головой. Но порубщиков было мало, — государственных крестьян, переселенных сюда из Тульской и Орловской губерний, лесом для изб казна обеспечила.

Каждое новое село состояло при особом деле: в Гвазде деревянные дубовые гвозди тесали; в Пузеве рубили брусья для остовов корабельных, для пузьев; в Клепове резали клепья — дубовые доски, ими «пузья» обшивать. В соседней Чернавке корабли конопатили и смолили.

Это все было перед вторым Азовским походом. Тогда и верфи перенесли из Воронежа в Павловскую крепость, что стояла на Дону при впадении в него Осереды. Петр Алексеевич часто наезжал туда. Жил в Малом дворце, срубленном для него в крепости. С утра шел на верфь — проверить, изрядно ли строят корабли. Часто сам брал топор, работал как рядовой мастер. Мастеров не хватало; их присылали из Новгорода, из Вологды, даже из Холмогор и Архангельска. Не хватало не только мастеров — простых рабочих. Когда все местное крестьянство было уже при корабельном деле, Петр Алексеевич дал приказ: высылать «самих помещиков и вотчинников». Воеводы высылали: с Петром Алексеевичем не поспоришь…

Шипов лес тогда же был отнесен к корабельным — самым ценным — лесам, его передали в ведение Адмиралтейств-коллегий и приписали к Черноморскому флоту.

Корабли из Шипова леса прославились не только в Петровские времена, но и позже — в Екатерининские: громили турок в Чесменском сражении. Герой его, граф Алексей Орлов-Чесменский, тоже памятен в здешних краях — основал знаменитый на всю Россию Хреновской конный завод.

Крыжановский сходит с Брюсова места, как с кафедры, беспокойно смотрит на ручные часы, потом — виновато — на Андрея Андреевича, на меня.

— Пожалуйста, простите, товарищи. Я вынужден оставить вас на самое короткое время. Сейчас полдень. Необходимо подоить корову. Попрошу соседку. Полагаю, не откажет ввиду приезда гостей.

* * *

Мы едем в Шипов лес. Константин Викторович сидит рядом с водителем нашего «козла». Соседка любезно согласилась взять на себя заботы по хозяйству.

Сейчас он весь в мыслях: экскурсия сегодня не обычная — приехал лесовод-ветеран. Надо напомнить об уже виденном ранее, показать новое, незнакомое. Это не просто: времени немного, лес огромен, обо всем хочется рассказать. Но как объять необъятное?

Крыжановский оборачивается к водителю:

— Позвольте узнать ваше имя, отчество. Потап Михайлович? Благодарю вас. Пожалуйста, Потап Михайлович, поезжайте пока вот по этой дороге, вдоль лесной опушки.

«Козел» берет влево от станции, едет по глинистому проселку. Ночью прошел короткий, но сильный дождь. В низинках мутные лужи. Дорога неровная — пригорок, западинка, опять пригорок.

А слева вдоль дороги все тянется, тянется, тянется, нигде не прерываясь, прямая, словно по отвесу, по линейке, темно-зеленая стена, уходит вдаль, пропадая за увалами.

Отсюда, из машины, лес кажется однообразным, деревья неотличимы. Ни одно не выставилось вперед, не вышло из ряда, не выбежало на опушку. Все строго, резко отграничено: здесь дорога — степь, там — лес.

— Прошу вас, Потап Михайлович, свернуть влево.

Мне не видно лица Крыжановского, только затылок с мыском седых волос, полуприкрытых черной суконной кепкой. Вот он уже привстал, жмет ручку дверцы. Ткнулся головой в потолок кабины, и, кажется, больно, — резко откинулся на сиденье, но сейчас же встал, распахнул дверцу.

Вспомнилось: Шаповалов в Каменной степи, подъезжая к лесной полосе, так же ерзает на сиденье, стукается головой о потолок кабины, пригибаясь выскакивает на ходу. Одна и та же повадка — поскорее вылезти из машины, поскорее уйти в лес.

— Прошу остановиться, Потап Михайлович.

«Козел» почти вплотную подошел к кромке леса. Мы с Андреем Андреевичем идем за Крыжановским! Прошли немного — пятнадцати от силы двадцать шагов, и вдруг что такое? Нас сразу со всех сторон окружил лес. Не отдельные деревья, нет, а именно лес. Деревьев много, стоят в затылок друг другу, надвигаются отовсюду. Лес везде — впереди, с боков, сзади. Будто не было только что опушки с «козлом», яркого лугового разнотравья, неба, солнца. Вокруг зеленый полусвет. Под ногами пружинит коричневая подстилка, многослойная, многолетняя, кое-где ее пробила долговязая сныть — хмурый тенелюб из зонтичных. Других травянистых почти нет. Снытьевая дубрава. Кругом почти сплошь дубы. Изредка покажется ясень, робко выглянет из-за мощных дубовых коричневых тел, — пришелец, чужак, живет из милости. Его здесь только что терпят. А хозяин леса — дуб, сильный, стойкий, долговечный, — живет триста, пятьсот, восемьсот, даже тысячу лет.

Крыжановский идет легко, шаг неширокий, мерный. Так они все ходят, лесоводы. Это их пожизненно любимое занятие — ходить. И говорит он сейчас куда свободнее, чем когда стоит «ли сидит.

Шипов лес — очень древний, испокон веков тут растет, с послеледникового периода; доисторический, дочеловеческий лес. Назван во времена татарского ига. «Шип» по-татарски — возвышенность на ровном месте, в открытой степи.

Если взглянуть на старую карту Воронежской губернии, кажется: огромная темная клякса разбрызгалась по листу. Мелкие «брызги» — это леса среди степи. Отделились от материнской «капли», от дремучих бескрайних северных лесов, темнеют на светло-зеленом степном фоне. Чем дальше на юг, тем леса реже, мельче. Вот уж не леса — лески, вот купы деревьев в логах, вот одинокие деревья, кусты. Дальше — и их нет, пропали. Кругом сплошной светло-зеленый фон — бескрайняя южнорусская степь — до самого моря. Отсюда, с Дикого поля, шли на Русь хазары, печенеги, половцы, татары. Дымили в степи сторожевые костры, слали весть — беда идет на родную землю. Уходили тогда наши предки в леса, за крепкими дубовыми стенами скрывались в городищах, готовились к осаде.

Шипов — последний лес на границе лесостепи и степи. Он огромен — на высоком водоразделе между притоками Дона — Битюгом и Осередой — с северо-востока на юго-запад вытянулся прямоугольным отъемком: сорок километров в длину, а ширина где шесть, где двенадцать. Лес — остров, со всех сторон окружен степным морем. Ныне это колхозные поля, пашни.

Лес перерезают овраги. Их много, все входят в речную пойму, несут весной талые воды в Осереду. У каждого свое название: Потокин, Панский, Минаев, Ерохин, Суриков. По-старинному они — буераки. Слово тоже татарское.