Общество гурманов (сборник)

Хоббс с недоверием взглянул на него.

— Похоже, вам нравится потешаться над незнакомцами, сэр. Однако меня вы не собьете. Настоятельно прошу вернуть мне книгу. Я готов полностью за нее заплатить, как уже сказал. Никто не потеряет ни фартинга. Повторяю, это желание моего умирающего отца, и я намерен его исполнить. У меня нет ни малейшего желания шутить.

Трое мужчин некоторое время молча смотрели на него. Хоббс нервно взглянул на плотно закрытую дверь и заметил, что его трость уже исчезла из нелепой слоновой подставки. Тяжелые ставни на окнах затворены. Слугу он не видел, но чувствовал его присутствие у себя за спиной.

— Простите, — сказал он быстро, решив поменять тактику. — Я устал и потому несдержан. Боюсь, мои слова могли показаться вам оскорбительными.

— Вовсе нет, мистер Хоббс, — качнул головой председатель. — Наш друг Ларсен отличается своеобразным чувством юмора. Мы не допускаем и мысли о том, чтобы есть обезьяну, тщательно ее не потушив, и нам очень жаль, что ваш отец при смерти, пусть и всем нам предстоит пройти этим темным путем туда, откуда, как уверяют нас поэты, уж нет возврата никому. Безусловно, иным из нас суждено пройти по нему раньше других, — и он улыбнулся так широко, что показались неестественно острые резцы. — Мистер Форбс, снимите колпак и отрежьте мистеру Хоббсу кусочек мозжечка, будьте любезны, ха-ха-ха!

— Один кусочек мозжечка! — выкрикнул Форбс, откидывая закрепленный на петлях колпак и строя Хоббсу дикие рожи, словно разум внезапно покинул его.

Хоббс с ужасом увидел, что на блюде лежит отрубленная человеческая голова. Запахло карри — очевидно, от лужицы желтовато-зеленого соуса, где плавали грибы. Хоббс быстро понял, что ошибся: голова все еще покоилась на собственной шее. Блюдо плотно прилегало к шее, как брыжи елизаветинской эпохи, только сделанные не из кружев, а из серебра. Человек был жив, губы его беззвучно шевелились, а тело жертвы скрывал накрытый простыней стол.

Хоббс попытался встать на ноги, но слуга положил руки ему на плечи и вдавил обратно в кресло. Форбс поднял руку и сильно потянул за золотую тесьму. Хоббс услышал лязг пришедших в соприкосновение шестерен, и кресло под ним задрожало. Вдруг он почувствовал, что не может даже пошевелиться: его руки оказались прижатыми к бокам. Он с ужасом понял, что из пола выдвинулся деревянный бочонок, охвативший его вместе с креслом, задрав вверх накидку, и она висела вокруг его заключенных в бочонок плеч, словно саван. Он сделал еще одну отчаянную попытку подняться, отталкиваясь ногами, и отклониться назад, чтобы сбросить с себя руки слуги, но бочонок слишком плотно охватывал его колени, а кресло стояло, как вкопанное.

Слуга отошел от него, и через мгновение через голову Хоббса на края бочонка опустился тяжелый деревянный ошейник, скрыв плечи. Винты затянулись, и он оказался заперт в вертикальном гробу, точь-в-точь как тот несчастный, чья голова что-то лопотала на блюде, вывалив язык, словно пытаясь вылакать соус карри.

— Думаю, наш друг отправится вместе с остальной партией, — сказал Саузерли Ларсену и Форбсу уже без всякого намека на юмор. — И побыстрее — пока кто-нибудь из его назойливых друзей не явился его искать. Приступим к еде, джентльмены. Нам еще предстоит поработать до приезда барона.

Форбс поднял серебряный диск, аккуратно закрывавший спиленную макушку головы жертвы, открыв мозг. Несчастный уже успел потерять сознание от страха или, возможно, от боли. Единственным признаком жизни оставалось движение глаз под веками.

Саузерли удовлетворенно кивнул и развернул камчатную салфетку, откуда высыпался комплект десертных вилок и остро заточенных ложек.

ГЛАВА 2 НАСЛЕДСТВО

Элис Сент-Ив пребывала в приятном изумленном полузабытьи и лишь вполуха слушала мистера Бэйхью, поверенного Сент-Ива, приехавшего из Лондона в Айлсфорд, чтобы рассказать во всех подробностях о неожиданном наследстве Элис — доме на побережье в окрестностях Маргита, принадлежавшем ее дядюшке Годфри Уолтону. Мористое, так назывался дом — это слово, когда Элис произносила или слышала его, вызывало в ней странные, но по большей части приятные воспоминания. Название вполне уместное: притулившийся на середине обрыва одинокий дом смотрел прямо на Дуврский пролив. Наследство на много лет погрязло в судебных разбирательствах и почти забылось, превратившись из возможного чуда в одну из досадных потерь. И вот потерянное неожиданно нашлось.

Это было ее второе наследство. Несколько лет назад она с мужем Лэнгдоном переехала из Чингфорда в дом в Айлсфорде, завещанный ей тетушкой Агатой Уолтон, сестрой Годфри Уолтона, где они жили теперь. Элис не нуждалась во втором доме, это казалось неприличным излишеством, тем более что она не являлась прямой наследницей ни тетушки, ни дядюшки.

Вся семья, включая юного Финна Конрада, за несколько лет ставшего почетным ее членом, собралась за ужином в столовой и уже почти расправилась с двадцатифунтовым молочным поросенком, начиненным шалфеем и луком, с печеной картошкой и огромным блюдом зеленого салата с травами из собственного огорода, заправленного соусом из измельченных вареных яиц, французского оливкового масла и сыра стилтон.

Табби Фробишер и его дядюшка Гилберт, оба солидные мужчины весом под восемнадцать стоунов, тоже внесли в богатство стола свой вклад. Они остановились ниже по реке в Снодленде, поскольку Гилберт недавно вступил во владение бумажной фабрикой «Мажестик». И приехав к Сент-Ивам сегодня днем, привезли с собой машину, способную производить умопомрачительные количества мороженого, и огромную корзину ранней черники, для вкуса.

В центре столи стояла бутылка портвейна и крекеры, но их мало кто удостоил внимания, предпочитая кофе из зерен, доставленных в поместье Гилберта в Дикере с Суматры и зажаренных и размолотых не более получаса назад. Фробишер-старший был богат, как Крез, несмотря на неумеренную щедрость и зачастую поспешные решения. Его племянник Табби выглядел бы как брат-близнец Гилберта, если бы не разница в тридцать лет и более густая шевелюра.

Клео и Эдди, дети Сент-Ивов, оба в радостном изумлении, тоже сидели за столом, несмотря на поздний час, хотя Элис видела, что у Клео уже закрываются глаза. Кот Ходж забрался девочке на колени и спал, что, как знал даже сам Ходж, за столом категорически не разрешалось. Домашние правила в этот вечер полетели за борт. Элис наблюдала за лицом мужа, внимательно слушавшего Бэйхью, но ее внимания хватило ненадолго, и она мысленно перенеслась в прошлое.

Дом покойного дядюшки, теперь уже ее дом — запущенный причудливый особняк в полумиле от маяка Норт-Форлэнд, высящийся над пустынным пляжем, где в детстве Элис летом неделями бродила по берегу, наслаждаясь полной свободой, исследуя приливные водоемы и морские пещеры и собирая сокровища, оставленные морем на песке у этого смертельно опасного для моряков побережья.

Свои летние месяцы в Мористом она делила с кузеном Коллиером, жизнерадостным долговязым подростком, который любил подурачиться и временами попадал в немилость у дядюшки, вопреки запретам забираясь в закрытые на замок комнаты. В спокойные дни двоюродные брат и сестра пускались на веслах в плавание на плоскодонке иногда до самых мелей Гудуин, бродили по окрестным лесам и ловили форель в ручьях с меловыми берегами. Они честно отрабатывали пансион: готовили завтраки и поздние ужины, обычно оставляя порцию дядюшки на тарелке в кухне и убирая за ним на следующий день. Поездки Элис в Мористое внезапно прекратились, когда ей исполнилось тринадцать.