Общество гурманов (сборник)

— Ну что же, — сказал Гилберт Фробишер, — предлагаю отправиться туда утром в моей карете. Не стоит дожидаться, пока неподражаемый барон вытащит из дома серебро и мебель.

ГЛАВА 3 ХРУЩ

Элис обнаружила, что после праздничных тостов и позднего ужина с обилием новостей ей не заснуть. За открытым окном стояла тихая ночь, над деревьями проглядывали звезды. Она узнала опрокинувшийся над океаном ковш Большой Медведицы. Окно выходило на восток, где милях в сорока по прямой из Мористого открывался вид на те же звезды и океан.

Она вернулась к чтению своего дневника, написанного летом 1867 года и пролежавшего все эти годы в сундуке: восторженное описание кашалота, выброшенного на песчаный пляж в бухте Лазаря, над которой, у подножья меловых обрывов, стояло Мористое. Поля дневника в кожаном переплете с латунными застежками пестрели рисунками. Она измерила длину кита веревкой — шестьдесят три фута шесть дюймов, согласно записи в дневнике, а набросок на полях иллюстрировал его невероятную высоту, почти в четыре роста маленькой Элис, стоявшей рядом. Дядюшка обещал отдать ей зуб, вырубив его топором из китовой челюсти. После этого кита собирались взорвать динамитом, пока он не начал разлагаться.

Той ночью, много лет назад, она долго сидела у окна и смотрела на освещенного луной мертвого кита. Волны, набегая на пляж, обступали его, шевеля гигантский хвост, огромный глаз поблескивал в лунном свете. В конце концов Элис заснула под шум начинающегося шторма и прибоя у рифа. Когда она проснулась утром, пляж опустел, как по волшебству, — обошлось без динамита, слава богу, кита поглотило море. Зуб ей так и не достался, остались лишь чернила на бумаге.

И все же все эти годы ей временами снился этот кит, поднимаясь из глубин спящего сознания. Сны эти были страшноватые, но в то же время грандиозные — темная громада океана, в бескрайних просторах которого гигантский кит не больше жалкой щепки. Одна часть ее существа радовалась — даже более чем радовалась — комфорту и спокойствию Айлсфорда и его окрестностей, уютной жизни за живыми изгородями, подстриженными деревьями и прудами, в окружении родных лиц. Но оставалась и другая Элис, тоскующая по океану и порождаемым им снам.

Внизу часы начали отбивать полночь, а когда они замолкли, она услышала, как муж поднимается по лестнице, закончив приготовления к их скоропалительной поездке на побережье. Фробишеры обещали заехать за ними ровно в восемь утра.

— Не спишь? — спросил Лэнгдон, уже в ночной рубашке, ныряя в постель рядом с ней. В этот момент на подоконник сел козодой, держа в клюве большого жука, беспомощно шевелящего лапками. Птица сидела совершенно неподвижно, освещенная лунным светом.

Элис слегка толкнула Лэнгдона локтем и указала на окно, где птица, посидев еще немного, улетела прочь.

— Видел жука у него в клюве? — спросила она.

— Думаю, это майский жук. Впрочем, поздновато для них, лето в разгаре.

— Хрущи, так отец их называл. На них отлично ловится щука.

— Будь я щукой, похрустел бы хрущом, — сказал Сент-Ив. — Да будь я и карпом, тоже.

— Рассказать о дядюшке Годфри? — спросила Элис.

— Расскажи, конечно. Я слабо себе его представляю, — он сел в постели рядом с ней, подложив под спину подушку. Бриз шевелил полог кровати, где-то в ночи слышался трескучий голос коростеля.

— Дядюшка Годфри жил в Мористом уже много лет, когда тетушка Агата привезла меня познакомиться с ним и кузеном Коллиером, до того я о них почти и не слышала. Я хорошо все помню, хотя мне было тогда, наверное, лет шесть. Дядюшка, несомненно, был человеком своеобразным, но я никогда не чувствовала в нем угрозы, во всяком случае, для меня. Он и пальцем меня ни разу не тронул.

— С чего это ему тебя трогать? Ты имеешь в виду непристойным образом?

— Может, и так в каком-то смысле, но он вообще ни разу ко мне не притронулся, даже руки не пожал. Он несколько раз бил Коллиера палкой — весьма жестоко. Но от Коллиера и у ангела терпение бы лопнуло. Дядюшка Годфри был человек угрюмый, не помню, улыбнулся ли он хоть раз при мне, никогда не смеялся уж точно. Занимался своими тайными делами, а нам двоим разрешалось беситься сколько угодно, лишь бы мы не приближались к запертым комнатам. Тем сильнее Коллиеру хотелось этот запрет нарушить. Он только и говорил о том, что может быть спрятано в этих комнатах, и в результате получал порку.

— Беситься в детстве было моим любимым занятием, — улыбнулся Лэнгдон. — Никогда не упускал возможности побеситься. «Тайные дела» твоего дядюшки звучат интригующе. Помнишь какие-нибудь подробности?

— Да не особенно, — ответила Элис, минуту подумав. — Он провел четкую границу, фигурально выражаясь, за которой находилось то, что нам знать не позволялось, и временами к нему приходили какие-то страшные люди. Коллиер придумывал всякие мрачные тайны, но у него всегда было болезненное воображение. Хотя, возможно, что-то из этого и было правдой. А в конце жизни дядюшка Годфри стал семейным скелетом в шкафу. Произошел скандал, и он внезапно впал в немилость. Мои родители никогда больше о нем не говорили, по крайней мере, в моем присутствии. Ходили слухи о контрабанде и других темных делах, хотя никто ничего не озвучивал. Со временем мое любопытство улетучилось. Но я скучала по Мористому, хотя и не особенно скучала по дядюшке Годфри.

— Теперь тебе не придется скучать по Мористому!

— Не придется, и это радует. И все же мне теперь не заснуть. Все изменилось в одно мгновение. Ты тоже это чувствуешь?

— Что-то вроде этого, определенно. Кажется, что жизнь идет в своей колее, и вдруг все переворачивается, к лучшему или к худшему. В данном случае я склонен к оптимизму, в отличие от несчастного хруща, которому внезапно изменила удача.

— Не говори так, — остановила мужа Элис. — Глупо полагаться на удачу.

ГЛАВА 4 МАГНЕТИЗЕР

Джулиан Хоббс сидел в кресле, привязанный за запястья и лодыжки, без сюртука, жилета и рубашки, голова его безвольно свесилась на грудь. Его перенесли в импровизированный погреб, вырубленный в меловой породе, куда через оконную решетку проникал свет луны, отраженной в океане. Ночной бриз заполнял помещение морским воздухом, и несчастный визитер дрожал от холода и страха, голова его болела, а сознание помутилось.

— Этот Сент-Ив, — спросил Саузерли, — что вы о нем знаете, барон?

— Член Королевского общества и Клуба исследователей. Учился в Эдинбурге, где затем недолго преподавал. Он, как говорится, мастер на все руки, когда речь идет о науках: миколог-любитель, палеонтолог-любитель, исследователь тайных наук и, говоря о философских взглядах, в своем роде либертарианец, свободномыслящий, но не вольнодумец. Его имя связано с полетами дирижаблей, сыворотками долголетия, электромагнетизмом, предполагаемыми путешествиями во времени и в космосе, и это еще далеко не все. Ум его отмечен печатью гениальности, без всякого сомнения. При этом филантроп чистой воды, но не любит привлекать к себе внимания. Несколько лет назад переехал в деревню Айлсфорд и занялся сельским хозяйством, хоть и джентльмен. Жена у него вполне обеспеченная, да еще и красавица в придачу. Грозная женщина. Не советую недооценивать их обоих.