Очерк о родном крае

Ваш мир слишком маленький'.

Письмо уплыло, Марек выдернул шнур из ноута и прислушался к себе. Ничего, тишь да гладь, сожженному мосту наше троекратное...

Позерство, конечно. Ваш мир слишком маленький. Не смог без красивого фуэте.

– Я все, - сказал он бородачу, подходя к стойке.

– Быстро ты.

– Что там Свиблов?

– А-а, знаешь его? Звука нет, но не думаю, что он зовет на баррикады. Так, гундит что-то, требует, наверное, решительных мер по защите граждан.

– Тысяч пять есть уже?

– Угу.

– Лишь бы не случилось чего.

Бердыч вздохнул.

– Давно уже случилось. Со всей страной. А ты все беспокоишься. Тебя выпустить?

Марек кивнул.

Снаружи мелко сеяло. Ветер налетал порывами, надеясь, видимо, утащить с собой сумку с ноутом. Асфальт кое-где влажно поблескивал. Интересно, побежит народ по домам, если грянет всерьез?

Секунд тридцать Марек держал отведенную в сторону руку. За эти тридцать секунд мимо проехал всего один автомобиль - мебельный фургон. Издалека, с площади, фоновым шумом доносилось многоголосье. Оно то затихало, то усиливалось, видимо, отвечая на призывы с помоста. Марек отвернул от него подальше, и к оцепленной штаб-квартире вышел из тихого переулка, каким-то чудом не попав ни на один патруль.

– Стой!

Его заметили, когда он вышел из-за угла. Три пехотинца нацелили на него стволы винтовок. Лейтенант, выдернув револьвер, закричал на английском:

– На землю, урод! На землю!

Марек растерялся.

– Извините, я журналист.

– Сумку в сторону!
– крикнул лейтенант.

Марек понял, что его принимают за террориста. В груди похолодело. Так ведь и пристрелят ни за что.

– Сумку!

– Здесь ноут, - сказал Марек.

Кто-то посмелей подлетел сбоку и сорвал сумку с плеча.

– На землю!

Бог уберег Марека от того, чтобы полезть рукой за пазуху, во внутренности пиджака. Кто бы разбирался, за европаспортом или за детонатором? Сумка грянула об асфальт.

– Вы идиоты что ли?

Ноут - под тысячу евро.

– Лежать!

Его стукнули под колени. Марек свалился. В поле зрения мелькнула одна пара ног в берцах, затем другая.

– Что в сумке?
– спросил кто-то.

– Ноут, - с удивлением ответили ему.

Марека перевернули, встряхнули, попутно отдавив пальцы, оскаленная физиономия, обжатая шлемом, возникла у него перед глазами.

– Кто ты такой, урод?

– Журналист, - сказал Марек.

– Ну-ка!

Произошло движение, похожее на перестановку актеров в спектакле. Марека поставили на ноги, качнулось темнеющее небо и крыши домов по разные стороны улицы. Потом он увидел перед собой лейтенанта-миротворца. Офицер щурился и целился из пистолета Мареку в лоб. Судя по глазам, ему очень хотелось выстрелить.

Странно, но в этот момент, который был бы для многих чреват расслаблением сфинктеров, Марек испытал странное спокойствие. Ему вдруг пришло в голову, что он гораздо больше, чем этот испуганный человек, что максимум, что ему грозит - это раствориться в воздухе, в улицах родного города, окончательно стать частью земли, травы, строительных материалов, в глазах и внутри людей, памятью, пусть и крохотной частичкой.

Что вообще за глупость - пытаться убить целый мир?

Видимо, это недоумение отразилось в его взгляде, и лейтенант тоже засомневался, то ли он делает, приставив 'беретту' к чужому черепу.

– F...ck!

Пистолет отправился в кобуру.

Из карманов Марека извлекли мелочь, телефонную трубку, портмоне, магазинный чек и документы.

– Марек Канин?
– спросили его, заглядывая в ламинированную регистрационную карточку.

– Yes, - ответил Марек.

– Какого хрена вы здесь делаете?

– Я журналист, - пожал плечами Марек.

Лейтенант сплюнул ему под ноги.

– Из просто журналиста вы чуть не стали мертвым журналистом.

– Не сомневаюсь, что скоро бы выяснилось, что это со мной сделали злые русские.

– Обязательно. Именно это мы и практикуем.

Мареку сунули в руку его сумку.

– Я могу идти?
– спросил он.

Лейтенант посмотрел на него с неприязнью.

– Можете, - сказал он и подал знак пехотинцам, который сгрудились у него за спиной.

Те опустили винтовки и разошлись перед Мареком, как волны перед Моисеем. В вышине грохнуло, дождик припустил. Натовцы принялись разворачивать прозрачные накидки.

На входе в штаб-квартиру Марека прогнали через две рамки и долго сверяли паспорт с базами данных.

В отделанном мрамором холле журчали кондиционеры и росли пальмы. Пестрели красками плакаты, призывающие вступать в славный миротворческий контингент. У одной из стен на коротких флагштоках висели флаги - НАТО, Евросоюз, США. Где-то с краю к ним прижимался красно-белый республиканский. Стояли и сидели солдаты и офицеры. Пускали пузыри кулеры.

Перед информационной стойкой Марек привел себя в порядок - отряхнул штанины и счистил грязь с сумки.

– Здравствуйте, - он подал журналистское удостоверение обритой девице с округлыми, накачанными плечами.
– Я хотел бы встретиться с полковником Пристли.

– Его нет, - отрезала девица.

– А кто есть?

– Сенатор Штаффер из комиссии по надзору.

– Хорошо. Я бы хотел взять у него интервью.

– Это не согласовано. Необходимо согласование.

– Я хотел бы поговорить с кем-то о вчерашнем случае, - сказал Марек.
– Как вы знаете, чем оперативнее и точнее выразит позицию НАТО пресса, тем меньше критики получит ваше командование в дальнейшем.

Девица задумалась.

– Обычно для прессы мы проводим специальные брифинги. Кажется, майор Сельматри из отдела по сотрудничеству и региональной безопасности сейчас готовит доклад по этому поводу и вечером предоставит его заинтересованным сторонам.

– Вы не могли бы соединить меня с ним?

– Зачем?
– удивилась девица.

На ее форменной темно-синей блузке сиял золотом бейджик, на котором значилось 'sgt. Rovillia'.

– Сержант, - сказал Марек, - у меня есть видео с места... происшествия.

– Хорошо.

Сержант показала ему рукой, чтобы он отодвинулся, и склонилась к коммуникатору. Марек ждал, блуждая взглядом по холлу. Ему с острым отчаянием подумалось, что он ничего не добьется здесь. НАТО не признает ошибок. Разве что оговорится о неправильной стратегии лет через десять.

А эти, из патруля... Эти сволочи из патруля вернутся по домам и будут рассказывать своим женам и детям, как они отстреливали диких русских. Интересно, шелохнется ли что-нибудь в их скудных душах?