Одиссея последнего романтика

1845

Город {149}

(Посвящается И. А. Манну)

Великолепный град! пускай тебя иной Приветствует с надеждой и любовью, Кому не обнажен скелет печальный твой, Чье сердце ты еще не облил кровью И страшным холодом не мог еще обдать, И не сковал уста тяжелой думой, И ранней старости не положил печать На бледный лик, суровый и угрюмый. Пускай мечтает он над светлою рекой Об участи, как та река, широкой, И в ночь прозрачную, любуйся тобой, Дремотою смежить боится око, И длинный столб луны на зыби волн следит, И очи шлет к неведомым, палатам, Еще дивясь тебе, закованный в гранит Гигант, больной гниеньем и развратом. Пускай, по улицам углаженным твоим Бродяг без цели, с вечным изумленьем, Еще на многих он встречающихся с ним Подъемлет взор с немым благоговеньем И видеть думает избранников богов, Светил и глав младого поколенья, Пока лицом к лицу не узрит в них глупцов Или рабов презренных униженья. Пускай, томительным снедаемый огнем, Под ризою немой волшебной ночи, Готов доверить он, с притворством незнаком, В зовущие увлажненные очи, Готов еще страдать о падшей красоте И звать в ее объятьях наслажденье, Пока во всей его позорной наготе Не узрит он недуга истощенье. Но я — чужд тебе, великолепный град. Ни тихих слез, ни бешеного смеха Не вырвет у меня ни твой больной разврат, Ни над святыней жалкая потеха. Тебе уже ничем, не удивить меня — Ни гордостью дешевого безверья, Ни коловратностью бессмысленного дня, Ни бесполезной маской лицемерья. Увы, столь многое прошло передо мной: До слез, до слез страдание смешное, И не один порыв возвышенно-святой, И не одно великое земное Судьба передо мной по ветру разнесла, И не один погиб избранник века, И не одна душа за деньги продала Свою святыню — гордость человека. И не один из тех, когда-то полных сил, Искавших жадно лучшего когда-то, Благоразумно бред покинуть рассудил Или погиб добычею разврата; А многие из них навеки отреклись От всех надежд безумных и опасных, Спокойно в чьи-нибудь холопы продались И за людей слывут себе прекрасных. Любуйся ж, юноша, на пышный, гордый град, Стремись к нему с надеждой и любовью, Пока еще тебя не истощил разврат Иль гнев твое не обдал сердце кровью, Пока еще тебе в божественных лучах Сияет всё великое земное, Пока еще тебя не объял рабский страх Иль истощенье жалкое покоя.

1845 или 1846

«Нет, не рожден я биться лбом…» {150}

Нет, не рожден я биться лбом, Ни терпеливо ждать в передней, Ни есть за княжеским столом, Ни с умиленьем слушать бредни. Нет, не рожден я быть рабом, Мне даже в церкви за обедней Бывает скверно, каюсь в том, Прослушать августейший дом. И то, что чувствовал Марат, Порой способен понимать я, И будь сам бог аристократ, Ему б я гордо пел проклятья… Но на кресте распятый бог Был сын толпы и демагог ^{151} .

1845 или 1846

Всеведенье поэта

О, верь мне, верь, что не шутя Я говорю с тобой, дитя. Поэт — пророк, ему дано Провидеть в будущем чужом. Со всем, что для других темно, Судьбы избранник, он знаком. Ему неведомая даль Грядущих дней обнажена, Ему чужая речь ясна, И в ней и радость, и печаль, И страсть, и муки видит он, Чужой подслушивает стон, Чужой подсматривает взгляд, И даже видит, говорят, Как зарождается, растет Души таинственный цветок, И куклу — девочку зовет К любви и жизни вечный рок, Как тихо в девственную грудь Любви вливается струя, И ей от жажды бытия Вольнее хочется вздохнуть. Как жажда жизни на простор Румянца рвется в ней огнем И, утомленная, потом Ей обливает влагой взор, И как глядится в влаге той Творящий душу дух иной… И как он взглядом будит в ней И призывает к бытию На дне сокрытую змею, Змею страданий и страстей — Змею различия и зла… Дитя, дитя, — ты так светла, В груди твоей читаю я, Как бездна, движется она, Как бездна, тайн она полна, В ней зарождается змея.

<1846>

Ожидание {152}

Тебя я жду, тебя я жду, Сестра харит, подруга граций; Ты мне сказала: «Я приду Под сень таинственных акаций». Облито влагой всё кругом, Немеет всё в томленьи грезы, Лишь в сладострастии немом Благоуханьем дышат розы, Да ключ таинственно журчит Лобзаньем страстным и нескромным, Да длинный луч луны дрожит Из-за ветвей сияньем «томным. Тебя я жду, тебя я жду. Нам каждый миг в блаженстве дорог; Я внемлю жадно каждый шорох И каждый звук в твоем саду. Листы ли шепчутся с листами, На тайный зов, на тихий зов Я отвечать уже готов Лобзаний жадными устами. Сестра харит, — тебя я жду; Ты мне сама, подруга граций ^{153} , Сказала тихо: «Я приду Под сень таинственных акаций».

<1846>

В альбом В. С. М<ежеви>ча {154}

Чредою быстрой льются годы,— Но, боже мой, еще быстрей И безвозвратней для людей Проходят призраки свободы, Надежды участи иной, Теней воздушных легкий рой! И вы — не правда ль? — вы довольно На свете жили, чтобы знать, Как что-то надобно стеснять Порывы сердца добровольно, Зане — увы! кто хочет жить, Тот должен жизнь в себе таить! Блажен, блажен, кто не бесплодно В груди стремленья заковал, Кто их, для них самих, скрывал; Кто — их служитель благородный — На свете мог хоть чем-нибудь Означить свой печальный путь! И вы стремились, вы любили И часто, может быть, любя Себя — от самого себя — С сердечной болью вы таили! И, верьте истины словам, «По вере вашей будет вам!» И пусть не раз святая вера Была для вас потрясена, Пусть жизнь подчас для вас полна Страдания — награды мера! И кто страданием святым Страдал — тот возвеличен им!