Одного поля ягоды

Том не стал на это долго смотреть. Он упаковал в свою зачарованную коробку сэндвичи с курицей для себя, сделанные из той же запечённой птицы, которую сейчас ел паук, а мысли о том, какова на вкус жидкая курица, лишь отвращали его от собственной еды.

Когда он закончил с сэндвичем, он вернулся к книге, просматривая первую главу и переходя в следующей, в которой давали общие описания Непростительных заклятий.

Он развернул чистый свиток пергамента на полу забытого кабинета, установил кончик Самопишущего пера в верхний угол и начал делать записи по мере чтения.

— Убийственное проклятие, — сказал Том, отведя плечи назад и сцепив руки за спиной. — Цвет заклинания: зелёный. Заклинание из шести слогов, запрещено в соревновательных дуэлях, не рекомендуется для боевых дуэлей. Не оставляет следов, явный признак нечестной игры тёмного мага. Вывод: неясный или быстро метаболизирующийся смертельный яд не менее эффективен, но причина смерти не будет автоматически связана с тёмной магией.

Пыточное проклятие. Цвет заклинания: красный. Заклинание из трёх слогов, запрещённое в соревновательных дуэлях. Потенциально полезно для боевых дуэлей благодаря короткому заклинанию, относительно прямому намерению и способности пробивать щиты. Обычно считается, что не оставляет следов, но при длительном использовании может нанести потенциальный вред нервной системе и нервам. Авроры ищут признаки сломанных ногтей, окровавленных языков, остаточной нервозности и учащённого сердцебиения. Вывод: полезно в пределах нормы. Может быть заменено менее заметным заклинанием, например, заклинанием локального сужения сосудов или чарами для роста волос, изменёнными так, чтобы они врастали.

Проклятие Империуса, — продиктовал Том чётким голосом, замедляя темп, пока ждал, что перо запишет его слова. — Цвет заклинания: жёлто-зелёный. Четыре слога, не рекомендуется для дуэли, считается, что не оставляет следов. Авроры ищут признаки расфокусированного взгляда, затуманенные глаза, необъяснимые изменения личности, необычное поведение и неспособность отвечать на стандартные контрольные вопросы. Вывод: чрезвычайно перспективно, но требует тщательной подготовки.

Перо нацарапало последнее слово и застыло над нижней частью пергамента. Том поднял его, перечитал и взмахом палочки вытер чернила.

Это те самые заклинания, за которыми он гонялся с первого курса. И теперь, когда они были у него в руках, он не мог не чувствовать разочарования от того, что они оказались весьма скудными.

Не то чтобы они были плохими заклинаниями. Не были.

Они были проверенной и истинной магической классикой, хлебом с маслом тёмных волшебников последние несколько сотен лет. Эти заклинания занимали целую секцию руководства авроров, предназначенную тому, как выявить их и защититься от них. Они были известны до такой степени, что даже говорить о них в компании считалось дурным тоном, что объясняло, почему учителя Хогвартса не упоминали их на уроках даже короткой отсылкой, несмотря на то, насколько полезно было бы широкой публике знать симптомы их применения. В уголовных процессах судьи по возможности воздерживаются от упоминания Проклятий по имени, предпочитая использовать общие эвфемизмы, такие как «незаконная магия» или «тяжкое магическое нападение».

В этом и заключалась проблема: эти Проклятия — эта тёмная магия, — возможно, и были полезны, но они были сродни инструментам с официальным товарным знаком, передаваемым из рук в руки. Молот и наковальня кузнеца, передаваемые подмастерью, чтобы тот передал благородное ремесло следующему поколению.

Как молот, эти Непростительные заклинания были прямолинейными.

Как наковальня, когда все твои работы строятся на ней, все знают, что ты кузнец. Или, в данном случае, тёмный маг.

Вряд ли это было незаметно для волшебника, который хотел заниматься своими делами без того, чтобы авроры не вынесли его дверь. А в эти дни авроры находились в состоянии повышенной готовности из-за количества тёмных волшебников, гастролирующих по Европе, большинство из которых были агентами самого тёмного из тёмных волшебников, лорда Гриндевальда. Авроры были готовы арестовывать по малейшему подозрению. В эти хаотичные времена доверие общественности имело большее значение, чем обоснованные сомнения. Поэтому использование тёмной магии из учебника становилось скорее помехой, чем преимуществом.

Какая-то часть Тома, та часть, которая отвергала конформизм, понятие обыденности, испытывала отвращение от мысли использовать эти заклинания, несмотря на то — или, скорее, оттого, насколько традиционными они были.

Традиция.

В глазах Тома это было лишь другим словом для «обыденный» и «заурядный».

Но он решил, что всё равно стоило их изучить, потому что другие его части были более трезвыми и практичными: они понимали, что ничто не могло получить статус традиции, если не было эффективным.

(Он припомнил разговор за ужином много лет назад о хрустальных шарах и человеческих жертвоприношениях. Тёмные волшебники не разбрасывались бы вокруг Непростительными заклятиями, если бы у них были лучшие, менее тёмные альтернативы, которые бы работали так же быстро и эффективно. Заклятие, созданное исключительно для человеческих пыток — и при этом не тёмное, — выглядело несколько чересчур, но неужели никто не приложил руку к тому, чтобы изобрести его?)

Том сделал глубокий вздох и вытащил палочку, направив на паука.

Один из восьми глаз паука заметил движение. Отвратительные щелчки и чавканье жидкой курицы прекратились. Он поднял две передние лапы с крючковатыми когтями, готовыми к действию.

— Авроры говорят, что это не оставит следов, — мягко сказал Том, глядя вниз на акромантула размером с собаку. — Давай посмотрим, правы ли они.

Паук прыгнул на него.

— Империо!

Луч жёлто-зелёной вспышки выстрелил из кончика палочки Тома.

В середине прыжка конечности паука свернулись вокруг брюшка, и, когда он налетел на щитовые чары Тома, только его спина соприкоснулась со щитом, после чего он отскочил и скатился на пол в виде компактного шара.

Том держал палочку наготове, пока чудовище разворачивало лапы и отступало от него, передние лапы были собраны под грудной клеткой, а крюки прижаты к полу. Чёрные шарики глаз потеряли блеск.

«Итак, — подумал Том, не выпуская палочку из рук и сосредоточившись на поддержании заклинания, — успешное наложение Империуса — не что иное, как состязание моей воли с чужой».

Ему оставалось только пожелать, чтобы паук не причинил ему вреда, но поскольку он уже прыгнул, когда поступил приказ, его выполнение было ограничено инерцией и собственной физической силой.

В этом была слабость: проклятие Империуса не было непогрешимым. Его эффективность напрямую зависела от ограничений объекта заклинания. Паук мог кусать людей, если ему приказать, но он не мог пробраться ночью в запретную секцию, чтобы переписать книги Самопишущим пером, потому что не умел читать. (А Тому было неинтересно его этому учить: ему хватало этого с членами клуба по домашней работе, которые показали ему, что разработка магических методов само-лоботомии может оказаться более конструктивным использованием его времени.)

— Интересно, что ещё было правильным в книге, — размышлял Том, психологически приказывая акромантулу оставаться на месте. Он опустился на колени и посмотрел в шесть затуманенных глаз, держа палочку наготове. — Покажи мне.

На мгновение в классе оказалось два Тома: один Том Риддл смотрел вниз на пол, а другой — в знакомые тёмные глаза и бледные черты собственного лица. Его восприятие разделилось между десятью разными глазами, направленными в шести разных направлениях, а чувства дезориентированно расширились, чтобы охватить всю комнату: от холодного сквозняка, проникающего из-под двери, до витающего тепла от зажжённых факелов на стенах и мельчайшего скрежета подошв ботинок по каменному полу. Он не только слышал, но и чувствовал его: легчайшие прикосновения к коже, каждое крошечное движение, превращающееся в последовательность вибраций, которые он едва мог разделить на отдельные элементы. Это было похоже на то, как если бы в его ладонь с высоты насыпали чашку песка, а затем проследили путь одной песчинки.