Одного поля ягоды

Он забыл, насколько неудобным может быть полёт. Или точнее, он так никогда и не узнал, какими могут быть настоящие полёты. Том никогда не летал в суровую погоду с другим пассажиром и на высоте большей, чем пара десятков футов.

Полёт на высоте семисот футов, с перегороженной низкими облаками видимостью и покрытым льдом воротником, был не тем, что он ожидал. Но он отказывался жаловаться, прячась за Ноттом, который сидел впереди и просматривал небо своим театральным биноклем в поисках мечущейся чёрной точки совы.

Для короткого полёта меньше пятидесяти миль Нотт выбрал особенную сову для личной переписки. Она была не такой выносливой, как обычная, от которой ожидалось, что она может доставить целую жестянку печенья в северную Шотландию к завтраку и вернуться до ужина как новенькая. Размах крыльев неясыти был больше, что добавляло скорости для быстрой доставки, и Нотт пообещал, что они смогут добраться до Строка за три четверти часа.

Том не предусмотрел, что быстрая доставка означала, что придётся превозмогать завывающий ветер или перестать чувствовать пальцы, пока он цеплялся за края ковра Нотта, чьи кисточки стали хрустящими и белыми. Ему понадобились все его силы, чтобы держать Дезиллюминационные чары над ними обоими, а в дополнение — Щитовое заклинание, чтобы защитить их лица от летящих осколков льда. Никто из них не подумал о том, чтобы прихватить пару лётных очков, которые надевали игроки в квиддич в суровую погоду. Нотт поддерживал небольшое заклинание, чтобы согревать их, но оно приходило и уходило, когда его внимание перемещалось, следя за путём почтовой совы, чтобы не отстать.

Англия с такой высоты свелась в полотно лоскутов из покрытых снегом ферм и крошечных деревень, монотонный вид разбивался металлической линией железной дороги, в медленно текущем канале качались разбитый лёд и грязные баржи, а под ними простирались задворки города Дерби. Сова летела прямо, избегая главных дорог и крупных поселений, поэтому Том не боялся, что их заметят маглы, или что маглы зададутся вопросом, почему в разгар дня летит сова. Маглы не были наблюдательными. Многие из студентов Хогвартса бродили по Кингс-Кроссу до отправления «Экспресса», и за все его годы опыта ни один из путешественников или носильщиков никогда не обсуждали ребёнка в шерстяном джемпере с гербом Хогвартса, вышитом на груди.

Их путешествие закончилось, когда сова приземлилась в грязном переулке за узкой улочкой двухэтажных домов. Кирпич, покрытый копотью, затемнённые окна, мостовая из гальки и потрёпанные мусорные баки — всё свидетельствовало о рабочем квартале и навевало воспоминания о первых годах жизни Тома в Лондоне — сиротский приют Вула располагался в похожем районе. Том редко задумывался о жизни, которую вёл всего несколько лет назад, и, видя это сейчас, он не мог не взглянуть на это с точки зрения волшебника.

Это было мрачное зрелище.

Грязный снег прилипал к каждой плоской поверхности, а грязь — к каждой вертикальной. У каждого дома в этом ряду был чёрный ход. Слева от двери находилось окно, закрытое металлической решёткой, а справа — чугунный люк, предназначенный для доставки угля. Это не было шикарным рядом домов в лондонской Белгравии. Чтобы сэкономить место, в домах не было ни садов, ни конюшен, ни помещений для прислуги. Здешние жители были не из тех, кто обзаводится наёмной прислугой или личным автотранспортом. Между двумя окнами второго этажа у нескольких домов на бельевой верёвке висела замёрзшая одежда. Она шуршала и скреблась о стены, и это был единственный звук, который Том мог слышать, за исключением торжественного ух-ух совы, которая приземлилась на подоконник, просунула голову в щель между прутьями и начала стучать по грязному стеклу.

Том затащил Нотта за мусорки района. Нотт, будучи в процессе отряхивания льда со своего ковра и сворачивания его в сумку, потерял равновесие и упал на землю.

— Вот этот дом, — прошипел Том. — Дай мне бинокль.

Нотт передал его молча. Том схватил его и поправил настройки.

Изнутри дома отдёрнули занавески и подняли форточку.

У окна стояла женщина, глядя вниз и изучая сову. Она была блондинкой, но не такой светлой, как мать Нотта, её волосы были цвета воды из-под мытья посуды, заколотые в бигуди. (Том удивился, что ведьмы пользуются бигуди, он думал, что это делают только магловские леди. Вообще, ведьмы смачивали волосы зельем перед тем, как накрутить волосы на бигуди на ночь. В результате кудри держались неделю, пока зелье не вымывалось после регулярного мытья. Читательницы мистера Бертрама предпочитали зелья для волос более трудоёмкому и недолговечному методу завивки волшебной палочкой).

На вид женщина в окне недавно проснулась. Под обычной шерстяной мантией Том мог увидеть края застиранной белой рубашки, застёгнутой на пуговицы под горло. Сова, изящное, ухоженное существо с элегантными пропорциями, передала письма и тихо ухнула.

Том вытащил палочку. Сбоку от него напрягся Нотт.

Женщина взяла письма от совы. Сова улетела с подоконника и села на крышку мусорки, за которой они прятались, повернув голову и моргнув Нотту и Тому.

Нотт махнул рукой в её сторону:

— Кыш! Лети домой!

Она перевернула конверт, изучая его на предмет подписи или печати, чтобы вычислить личность отправителя. Через бинокль было видно, что это было письмо на её имя, Линде Тишль, написанное почерком Нотта с изящными размашистыми завитушками. Гермиона однажды прокомментировала формальный почерк Нотта, и Тому не нравилась её похвала: он был ужасно неэффективным, пустой тратой пергамента. Сам конверт был тяжёлым, толщиной в полдюйма, из первоклассного пергамента, а его содержимое явно было более значимым, чем обычная записка или пригласительный билет.

Сова ухнула.

Женщина посмотрела на сову, её палец был на клапане конверта, готовый раскрыть его краем ногтя.

— Конфундо, — пробормотал Том, показывая на неё палочкой.

Она отложила конверт, не открыв его и не изучив дальше. Лучше всего, чтобы конверты были открыты одновременно, если записи о том, что двое людей жили в одном месте, были правдивы.

Когда глаза женщины помутнели от действия чар, Том воспользовался этим, высунул голову из-за края мусорного ведра и встретился с ней взглядом, придавливая её со всей силой своей воли.

Закрой окно. Отопри все замки. Сними чары против посторонних. Не открывай дверь.

Он почувствовал сопротивление: команды, которые он проецировал на неё, были медленными и тягучими, каждое слово приходилось с силой выталкивать из своего сознания в её, как грязь через сито. По мере того как он давил на неё с выступившими на висках бусинам пота, он видел небольшие обрывки воспоминаний:

Рваные бумаги отправлялись в горящую жаровню, чёрные надписи сворачивались в нити чёрного дыма. Корзина на письменном столе была наполнена ещё большим количеством скрученных обрывков пергамента, сложенных в большую жёлтую кучу, как опилки на полу конюшни.

В тепле свежеразожённого камина на удобном кресле сидел толстощёкий мужчина с румяным цветом лица и в тяжёлой меховой мантии. Он выглядел как традиционный волшебник с традиционной для волшебников бородой, длинными и роскошными усами с серебряными кончиками в тон посеребрённому меху на воротнике мантии. На его коленях лежала раскрытая тонкая книга с гладким жёлтым пергаментом с ожившей гравюрой. Он читал из неё вслух. Обложка, показавшаяся, когда он перевернул страницу, была переплетена в тонкую кожу и украшена тиснением в виде странного треугольного символа.