Останови моё безумие

– Будет исполнено, мадам, - проворковал ей на ушко, любуясь опущенными веками, опушенными трепещущими ресницами.

– Обними меня, - прошептала она, когда я уложил её в кровать и склонился над ней на одно колено, подтягивая верхний край одеяла на её плечи. Моя рука замерла на мгновенье, показавшись незаслуженным промедлением, и я скользнул рядом в следующее, забывшись и потеряв интерес к суррогатному теплу пледа. Притулившись лбом к её лбу, соприкасаясь более везучими, но неуклюжими носами, мы лежали лицом к лицу, разглядывая свои бесчисленные изъяны в темноте находя тысячу собственных и ни одного друг в друге. Мои руки удобно обхватывали тоненькую талию, а её горячие ладони покоились на моём затылке, цепляя короткие пряди волос и пропуская их сквозь пальцы.

Дыхание наше, наконец-то одно на двоих, смешивалось в безупречном танце и мы не предпринимали глупых попыток поцелуя.

– Я должен сказать тебе… - глубоко выдыхая, зашептал я.

– Шшш… - рвущийся из меня поток сожалений оборвался лёгким касанием указательного пальчика к полуоткрытым губам.
– Не надо. Просто полежим немного в тишине, вместе. А потом уснём, вместе. Хорошо?

– Угу, - согласился я. И мы молчали, как молчали каждую предыдущую ночь и по-иному совсем молчали.

Лицом к лицу…

Глаза в глаза…

Душа к душе…

Сердце к сердцу.

Глаза впервые сомкнулись, отдаваясь сну, так долго не приходившему мне рядом с Мирой, я крепче сжал пальцы на её талии, не желая терять эту хрупкую нить нашего соприкосновения, приблизил её тело к себе, пристраивая лицо в ямочке плеча, погружаясь в сладкую дрему её возвращения.

– Миленький мой, родненький… Любимый, самый любимый… - в полуявь полусон грезился мне нежный шёпот и мягкие руки, ласковые губы, солёные слёзы.

Утро? То, что можно было назвать утром, было не таким обходительным, как сон прошлой ночи: холодная кровать, скинутое на пол одеяло, одинокая подушка с левой стороны без неглубокого следа маленькой головки моей сестры и негромкое, но отчётливое копошение на кухне.

Я встал с постели, чувствуя себя полноценно выспавшимся и отдохнувшим, настроение было предупредительным, но замечательным, поэтому смелые шаги в спальню поспособствовали расцвету улыбки на моём заспанном и помятом на одну сторону лице.

– Уже встал? Идём есть, - сказала Мира, наполовину заглядывая в дверь спальни.

– Иду, - в тон ей ответил я.

– Ах, да!
– через секунду после исчезновения снова заглянула в проём.
– Доброго утра!
– слишком быстро исчезла снова, не позволив насладиться своей эфемерной улыбкой.

«Постой!» - хотелось прокричать мне, но жестко протирая остатки сна с заплывших глаз, я смолчал, направившись в душ.

Смеющиеся глаза Миры убедили, что на меня не сердятся за задержку в ванной, и я попытался состроить весёлую рожицу, забрасывая все недоговоренности на задворки сознания, самые дальние. Сестра была в не привычных простых джинсах, а в коротенькой юбочке и широкой футболке, так беспощадно разламывая надвое все модные каноны, и я незамедлительно примкнул в ряды её последователей, одобряя невозможную сексуальность её наряда. Сам я надел одну из многочисленных рубашек из шкафа, планируя поход на фирму, как основополагающий фактор выбора моей одежды, но всё равно решил не менять неформальные джинсы.

– Чай или кофе?
– спросила она, уже присев на стул рядом со мной и многозначительно протягивая мне упаковку апельсинового сока.

– Апельсиновый сок, пожалуйста, - подыграл я, хватаясь за вилку.

– Тц, тц, тц, - процокала она языком, глядя на вилку в моих руках и на тарелку с моим завтраком, в которую я, в отличие от неё не удосужился взглянуть ни разу.

– Овсяная каша?!
– взглядом «ты смеёшься надо мной» я буравил в сестре невидимые дыры.

– С кусочками фруктов!
– возмутилась она моим недовольством относительно её кулинарных способностей.

– Тише! Я ем! Уже… ем, - мирно отложив бесполезную вилку и взявшись за ложку, я ещё раз взглянул на жидкую массу, размазанную по тарелке, а потом перенёс этот же сомнительный взгляд и на сестру.

– Вот и хорошо, - не обращая внимания на мои потуги, закивала она, поднимаясь со своего места.

Я собрался немедленно вскинуться на неё с обвинениями в том, что она оставляет меня на произвол судьбы со своим кулинарным шедевром, но Мира неожиданно обошла стол и приблизилась ко мне. Я недоумённо смотрел на неё несколько мгновений собственного невежества, пока она не положила маленькую ладошку на моё плечо, а затем аккуратно присела ко мне на колени.

– Я прослежу, чтобы ты съел всё до последней крошки, - наставительно заговорила она, обнимая мои плечи одной рукой, а другой молчаливо забирая из моих рук отяжелевшую ложку.

И первая порция отвратительной… восхитительной каши отправилась в и так широко раскрытый мой рот. А следующая ложка оказалась ещё вкуснее, потому что моя маленькая кормилица решила поглощать завтрак вместе со мной из одной тарелки (несправедливо небольшой), из одной ложки и, перемежая наши с ней приёмы пищи. Я во все глаза следил за отправкой порции в её миниатюрный ротик и ждал своей очереди, с нетерпением ждал. Мои руки полностью свободные, сместились с собственных колен, на голые колени Миры и я вдвойне полюбил её выбор одежды.

– Когда ешь, нужно думать только о еде, - с блестящими глазами сбила меня с приятных мыслей о себе эта искусительница овсяной кашей.

– Я так и делаю, - слишком поспешно согласился, раскрывая свои губы для очередной добавки овсянки и частичек измельчённых фруктов. Их заткнули поцелуем, не донеся заветного завтрака до моего рта.

Я был влюблён в овсяную кашу.

На её губах…

На её языке…

– Наглый лгун!
– проворковала Мира, разрывая наш сладкий поцелуй самостоятельно, потому что моих сил на это не было никаких. Я беспомощно застонал.
– Вот видишь! И вовсе ты не думал о каше!

– Неправда!
– взбунтовался я.
– Я только о ней и думаю!

– Ага, как же, - хмыкнула она, пропуская мою очередь и отправляя себе в рот полную ложку с кашей.

Я прижался к её ротику, сначала быстро, опережая её сопротивление, а затем медленно, скользя в охнувшие губы языком, лаская нежное нёбо и сбегающий от погони юркий язычок. Ложка с грохотом опустилась из её рук в полупустую тарелку.

Мякоть абрикоса, неоднократно попадавшаяся мне на завтрак в любовно протянутой ложке, казалась действительно грубой и шероховатой, в сравнении со сладкой нежностью её поцелуя.

И только благодаря Мире мы снова дышали, она перестала отвечать на мой поцелуй и отняла у меня свои губы.

– Ешь и молчи, - предупредила она грозно, прекратив делить со мной кашу, и одну за другой скармливая мне весь завтрак на нашей тарелке. Я мстил ей, непрерывными поглаживаниями её тела, руки мои бежали по её ногам, скользя медленно-медленно вверх, останавливались на кромке короткой юбки, и делали обратный путь быстро-быстро вниз. Мира увлеклась моим занятием, машинально зачерпывая в тарелке ложку овсяной массы и так же механически засовывая её в податливые мои губы, на которые теперь избегала смотреть, только насупливая брови и нервно закручивая мою рубашку на пальцы, ненарочно стягивая ткань с моего плеча.