Останови моё безумие

– Да?
– по-детски доверяется мне, снова задирая свою маленькую головку.

– Да.

– Тогда ладно. Знаешь, я действительно немного устала.
– Она прислоняется щекой к моей руке, прикрывая глаза.
– Меня утомил визит родителей и Лизы… с Анатолием, - Мира начинает растягивать слова, поразительно быстро погружаясь в такой ненавистный для неё пару минут назад сон. Я целую её лоб, на котором на целое мгновение появляются озабоченные складочки.

– Спи, любовь моя, - прошелестели мои губы на её коже, стараясь стереть эту только развивающуюся печаль, залёгшую меж её бровей.

– Влаад… - в полусне потянулась она сладостными губками.

– Завтра, моя девочка, всё завтра, - зашептал я поспешно, холодная дрожь уже успела заползти мне под кожу, но я убаюкивал свою Миру тихим голосом.

– Угухмм, - слышал её сонное бормотание и ещё долго не мог перестать гладить её волосы, похожие на снежную пелерину.

Я проснулся от душераздирающего крика своей сестры. Кресло заскрипело и прогнулось, когда я чересчур сильно сдавил подлокотники, поднимаясь с него рывком, словно сражённый параличом больной, отчаянно желающий снова научиться ходить.

– Мой ребёнок! Мой ребёнок!
– кричала она с горечью. Самостоятельно отсоединившись от капельницы и обхватив свой плоский живот обеими руками, Мира плакала непрерывными струйками солёных слёз.

Я присел на кровать рядом, пытаясь забрать её руки в свои, но она словно превратилась в безумную, не желала открывать глаз и лишь продолжала кричать, постепенно срываясь на мучительные вопли.

Я не мог игнорировать стекающую по изгибу её локтя кровь, как это делала она, но другого способа успокоить её я не видел: осторожно приподнял её, отбрыкивающуюся от меня, как от прокажённого. Я обхватил её в свои объятия, не замечая, как долго сдерживаемые мои слёзы обильно орошали не только моё лицо, но и плечо Миры, в которое я так крепко прижался щетинистым подбородком.

– Наш ребёнок, Влад? Что случилось с нашим малышом?
– она громко всхлипывала между каждым произнесённым словом, теперь цепко схватившись в мои плечи.

– Девочка моя, девочка, - повторял я, укачивая её в своих руках.

– Наша маленькая Владамира, наша маленькая Владамира, - отвечала она мне плачем.

– Всё будет хорошо, мы всё преодолеем.
– Я должен был верить самому себе, должен был.
– Всё пройдёт. Станет легче. Потом.

– Как же так, Влад? Как же так?
– она ни на секунду не успокаивалась, но уже не отталкивала меня так яростно, продолжая шептать беззвучные вопросы между пронзительными рыданиями.

Медсестра застала нас обоих в объятиях друг друга, смешивающих слёзы друг друга, беспощадная соль которых разъедала израненные наши души. Мире вкололи успокоительное и снотворное, снова установили все датчики на её хрупкую, но уже слабую руку, а я ушёл в туалет, чтобы привести разрозненные мысли в порядок.

Я позвонил Олегу в три часа ночи, сразу после того, как проверил состояние спящей сестры, теперь не так безмятежно как в начале этой чёрной ночи, начавшейся с моих объятий.

– Она знает, Олег, - не задумываясь в котором часу беспокою друга, выпалил я, путая пальцы в мокрых прядях. Вздох на том конце смешался с моим собственным обречённым выдохом.

– Как?
– единственное слово, которое донеслось до меня сквозь шум в голове.

– Она просто почувствовала пустоту внутри и проснулась.

– Да, - сказал он, очевидно вначале бесполезно кивая в трубку.

– Я поговорю с ней утром, - сказал я через паузу и через скатывающийся в глыбу ком в горле.
– Ты можешь приехать в клинику пораньше?

– Понял. Буду.
– Ответил Олег. Наш разговор закончился на этих коротких двух словах, в целом синтетический, лишённый правды, напичканный недоговорённостями и обоюдным желанием избежать приторного сочувствия, но мне стало чуть легче, чуть свободнее.

Немного воздуха в лёгкие и сил, чтобы досидеть неподвижно в кресле у окна, разглядывая метающееся по кошмарам сна лицо сестры и не закрывать собственных глаз, чтобы не опуститься в схожий кошмар - в окружающую действительность.

– Я не беременна больше. Я больше не беременна, - повторяла она как заговорённая, когда я вернулся из кабинета Олега, уладив все нюансы с визитом родителей, попросив друга отговорить их сегодня приезжать к Мире в больницу. Она спала, когда я покидал реанимационную палату. Сейчас уже нет.

Её тело свернулось в клубок, даже не пытаясь на этот раз избавиться от мешающих капельниц и датчиков. Тонкие провода тянулись к её рукам, теряясь в ворохе одеяла, которое было скомкано в области её живота. Мира не замечала меня, её не тревожили цифры на аппарате жизнеобеспечения, жидкость, поступающая в вену, ничего. Ничего.

Я старался приблизится к ней, снова, но шаги давались с трудом, а всхлипы становились всё громче и надрывнее. Преодоление последнего разделяющего нас расстояния, шага, оказалось самым сложным, но сделав его, я вдохнул полной грудью, она была моей любовью, всей моей жизнью, и пусть мне будет во стократ тяжелее, чем ей, я не позволю боли проникнуть в её душу ещё глубже.

Я приподнял спинку кровати, и положение сестры изменилось, никакой реакции на мои действия не последовало, она продолжала безупречные рыдания, продолжала сетовать на саму себя и зашёптывать своё собственное горе, которое было и моим горем тоже.

Мои руки сами собой обхватили её хрупкое тело, прижимая голову сестры к своему плечу, прямо как это было сегодняшней ночью, её ладошки вцепились в мою рубашку, сжимая ткань настолько сильно, что будь она моей кожей, неостриженные ноготки расцарапали бы её до кровяных полос, таких же, как и на моей душе.

– Влад. Влад. Влад, - жаловалась она едва ли в голос, - Почему так? Почему всё так? Я не заслужила, не заслужила, - бормотала она, пропитывая мою рубашку слезами и слюной, но я уже не имел права запачкать её больничную робу своими соляными каплями.
– Кусочек счастья… Я же хотела всего лишь кусочек… Свой собственный комочек счастья…

Я крепче обнял её, поглаживая её по склонённой голове, два коротких слова «тише, тише» не могли прорваться через сгусток рыданий, не подходящих мужчине, но достойных отца, которым мне не суждено было стать.

– Теперь я такая же, как и раньше, снова пустая, снова бесполезная, - продолжила шептать Мира, заставив меня вздрогнуть от своих слов. Я отстранил её и посмотрел в заплаканное лицо, глаза, опухшие от непрерывно катящихся бессердечных капель, щёки впалые от утомительной болезни, в бледность, сурово покрывающую нежную кожу. Я погладил это лицо, самое прекрасное, и самое желанное на свете большими пальцами своих рук, сдерживая слёзы, чтобы дать силы словам:

– Это не так. Слышишь? Ты не виновата - ни в чём. Мне жаль. Очень сильно жаль. Мне больно - вот тут, - я убрал одну руку с её лица, чтобы сжать свою грудь, лицо моё перекосилось от боли, словно просочившейся сквозь пальцы из моего сердца наружу, горечь подступила к горлу, и я сделал глоток воздуха, совсем маленький.
– И ты нужна мне, как никогда раньше. Чтобы боль была не такой сильной. Чтобы она отступала постепенно, хоть по шажочку, но уходила, понимаешь?
– Мой палец всё ещё гладил её лицо, размазывая набегавшие с новой силой струйки слезинок.
– Нужна мне.