Останови моё безумие

Она поняла меня, а может быть, просто почувствовала то же самое, не успокаивала и не нарушала наш завет молчания. Моё возбуждение не спало, желание обладать ею немедленно никуда не исчезло, но пересилить предчувствие неизбежного я не мог.

Не мог начать двигаться снова, не мог желать её ещё больше, чем желаю сейчас, не мог отдаться пламени, чтобы сгореть дотла. И войти в затапливающий поток хлыщущих эмоций, чтобы утонуть безвозвратно тоже не мог.

– Просто останови это… - зашептал голос моего ангела, прижимаясь губами к моему влажному напряжённому плечу, - просто останови…

Голос, слова, дыхание - это спусковой механизм, заповедь, которую я обязан исполнить, хотя и разлечусь на мельчайшие атомы, без надежды на обретение призрачной оболочки …

Я ушёл от неё, моё тело покинуло её с неохотой, с криком отрыва от собственной полноправной сути, руки Миры затянули меня обратно, и снова крик, потому что я вернулся…

Губы розовые и всё бледнее и бледнее, лишённые необходимого поцелуя, кожа покрытая испариной, сотрясается от озноба, утратившая желанное трение, но мы снова вместе…

В каждом рывке в неё, я всё больше терял себя, отдавая, возвращая… В каждом прикосновении к ней я забирал принадлежащее мне по праву - её…

Неотделимые друг от друга мы пришли к апогею со сцеплёнными руками, переплетёнными телами и сердцами, которыми обменялись навеки.

Я чувствовал себя так, я не мог дышать по-другому…

– Поедем домой, - пробормотала она, целуя меня за ухом. Я всё ещё был в ней, навалившейся на неё всем телом, не желая рассеивать чары отвлечения от остального, всё ещё существующего мира.

– Угу, - ответил, ещё крепче вдавливаясь вглубь, сильнее сжимая вокруг неё свои объятия.

– Поедем домой, - повторила она, снова даря поцелуй-щекотку, поцелуй-прикосновение.

– Угу, - скопировал я, не сдвинувшись с места ни на сантиметр, по крайней мере, не в ту сторону, какую она предполагала.

Мира застонала почти раздражённо.

– Хорошо, - прошептал, сдавшись, поцеловал её в лоб, и приподнялся над столом, опираясь на ладони.
– Хорошо?

– Да, - тихо подтвердила она, позволяя мне отстраниться.

Ей нечем было прикрыться, и она обхватила свою нагую грудь ладонями, белесый шрам пересекал грудную клетку прямо посередине, такой же заметный, то же напоминание.

Мира проследила за моими глазами, чуть дольше задержавшимися на тоненькой полоске, и спустила ноги с противоположной от меня стороны.

Я не пытался застегнуть распахнутую рубашку, и начал собирать осколки фарфора с пола, по одному отправляя их в мусорное ведро. Глаза бегали по комнате в поисках веника, но не находили этот такой нужный предмет, чтобы привести кухню в порядок.

– Оставь, - посоветовала Мира с дверей, оправив воротник лёгкого свитера, скрестив ноги в привычных джинсах. Стоя на корточках, я обернулся на звук её голоса и встретился с её глазами, ни секундой не напомнившие мне о только что закончившемся занятии любовью. Она отстранённо взглянула на мелкие стеклянные крошки и ушла в коридор.
– Поехали.

Мороз, остудивший грудь, прошептал мне о недавней зиме за окном, о зиме…

Я сделал так, как она хотела, отключил электричество в квартире, забрал пальто из шкафа, вынул ключи от машины из кармана, мельком взглянул на неё, одетую в весеннюю куртку с сумкой на плече, в которой был её мольберт и её краски. Мы не встретились взглядами, она смотрела через плечо на покидаемую квартиру.

Сколько было эмоций в её глазах?

– Пошли, - выбросила она, открывая дверь.

Всю дорогу меня не покидало ощущение, что я потерял что-то в пути, или оставил в той квартире, но безуспешные старания вспомнить, что именно это было, приводили меня в очередной тупик.

Мира не пыталась сгладить мои морщины, упрямо выступавшие между бровей, не хотела начинать разговор, кажется, полностью ушедшая в созерцание не пробудившейся и не умеющей ещё разбудить природу, весны.

Я не мешал ей.

Перед тем, как массивные ворота должны были раствориться перед нами, чтобы мы могли проехать во двор, она неожиданно попросила остановить машину.

– Ненадолго, - объяснила, чуть дрогнув в улыбке.

Я согласно кивнул и заглушил мотор, выключая двигатель.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, - руки Мира сложила на коленях, а потом быстро сцепила их в замок, а потом снова разорвала пальцы и стала тереть чуть светлые коленки.
– Только обещай, что не будешь перебивать меня, ладно?

– Не буду, - поспешно выговорил я, сидя вполоборота к ней, и одной рукой слишком сильно сжимая руль.

– Необходимость в ком-то не может быть любовью, - начала она, выговорив всю фразу на одном дыхании и сразу же сделав следующий вдох.

Я хотел остановить её, но она оборвала меня и здесь.

– Нет!
– её рука потянулась вверх, она выставила ладонь вперёд.

– Это всё было…не по-настоящему, всё было неправдой. Так легко было говорить «люблю», когда оно не зависело ни от чего, когда… оно само ничего не значило.

Пальцы сами собой скрутились вокруг рулевого колеса, но прерывать её сейчас не было смысла.

– Боль пронизывает меня насквозь. Словно… Словно я не существую из плоти и крови, а лишь бесплотный дух, бестелесная оболочка, открытая для беспощадности легкого дуновения ветра. У меня совсем нет сил противостоять ему. Противостоять чему-либо. Противостоять боли, подобной этому ветру с каждым ушедшим мгновением все набирающей силу и приобретающей непоколебимое, ничем не сокрушаемое могущество горя. Горя ни с кем не разделенного. Не имеющего отношения к тебе.

Не говори ничего!
– прикрикнула она.

– Я не могу без тебя, Влад. Не могу и признаю это. Мне невыносима сама мысль - быть вдали от тебя. На расстоянии. Не с тобой. Это зависимость. Одержимость, наверное. Но… Это… Это не любовь.

Молчи!
– заткнула уши обеими ладонями, отмахиваясь от моих слёз, непрошено скапливающихся в уголках глаз.

– Ты не можешь назвать моё чувство к тебе любовью!
– ещё один крик, отчаянный и надрывный, как сама любовь, которой мы дышали.