Останови моё безумие

Тарелка быстро опустела, я прекратил свои поглаживания, заставив руки замереть на талии сестры, не принуждая её ни к чему. Только глаза, слишком своенравные, чтобы следовать голосу разума бродили по её лицу, выжидая незначительного знака, чтобы испросить разрешения.

Мира прижалась ко мне спиной, откидывая голову назад, но всё ещё удерживая ложку в одной руке. Я уткнулся в цитрусовые волосы и обеими ладонями обхватил её талию, забирая её близкое тело в замок своих рук. Я выполнял вторую часть её повеления и молчал. Но моё молчание, словно лишало и её права говорить.

Её волосы стали ласкать моё лицо и шевелились от моего частого дыхания, а Мира неожиданно развернулась в моих руках, как оказалось, не таких сильных, чтобы суметь удержать её. Она не поцеловала меня, не для этого сейчас смотрела, пролив виски из глаз в мой затуманенный взор, заставляя пьянеть и медленно распадаться на части.

Её ладони ощущались на моих щеках, как нечто действительно горячее, согревающее, взрывоопасное. Большие пальцы медленно погладили напряжённые скулы, губы подули на мои веки, не моргнувшие до этого ни разу, а теперь сомкнутые немедленно, чтобы спрятать боль на дне тёмного бренди.

Мира молчала.

Молча, она расстегнула несколько пуговиц на моей рубашке, распахивая её только настолько, насколько ей требовалось ощущение моей кожи. Прерывистое дыхание в моей груди накрыла её ладошка, оторванная от моего лица, и я перестал дышать совсем…

Я не мыслил, но уже держал её бёдра, то усиливая, то снижая хватку своих предательских пальцев, в зависимости от того, поступал кислород в обожжённые горячкой лёгкие или отправлялся в приближённые на искушающий сантиметр губы Миры.

Перекинув одну ногу через меня, она озабоченно взглянула мне в глаза не воспламенённым желанием взглядом, а просительными и прощальными глазами.

Я боялся, боялся, что в моих глазах отражается та же мука и та же нужда.

Но её руки не останавливались, она придвинулась ближе, словно между нами была непреодолимая бездна, и лишь она способна воссоединить две отвесных скалы, как способна и разверзнуть эту пропасть вновь.

Капельки пота попали на сбившиеся её пряди, когда усталый лоб коснулся моего лба, испещрённого бороздками напряжения. Она глубоко задышала и покачала головой, протестуя против собственных действий, но поспешно покончила с молнией на моих свободных джинсах.

Я не мог сдвинуться с места, а она не желала, чтобы не прибавлять с трудом пройденное расстояние. Наши руки соединились, как соединилось наше дыхание, а потом поцелуй, абсолютно не вовремя, прекративший и так бесполезные и лихорадочные попытки.

Пальцы обоих дрожали, как у семиклассников, пока рваный поцелуй не привёл плохо соображающий мозг к кислородному голоданию и, взревев, отрываясь от её рта но, так и не сумев оторваться от её губ, я сбросил на пол зазвеневшие битым стеклом тарелки.

Мира присела на самый краешек стола, не желая отодвигаться от меня даже сейчас, когда наше слияние стало неизбежным.

Я выдохнул в её губы, разучившись дышать сам, помня, что она обязана была это делать. Мои веки снова сомкнулись, когда робкие пальчики зарылись в прядях на затылке и потянули на себя для продолжения прерванного поцелуя. Я повиновался бессловесному зову её манящих губ и вдавил её в своё тело, чтобы рухнуть на деревянную поверхность стола вдвоём.

Мы только целовались целую вечность, пролетевшую единым мгновением. Потребность сделаться одним целым, каким мы всегда незримо и неосязаемо ощущали друг друга, была неумолимой и всеобъемлющей.

Мои руки прикасались к голым участкам кожи любимой, но их было бесконечно мало и ничтожно, полностью одетый, лишь с распахнутой на груди рубашкой я жаждал ощущений её целиком, чтобы вернуть её, чтобы вернуться к себе.

Я бездумно потянул ткань бесформенной футболки вниз и в сторону, вырвав из груди Миры еле заметный звук боли, когда ткань поддалась и треснула, а затем было очень легко разорвать её в клочья, словно разрез на груди теперь обнажённой сестры, был недостаточно глубоким.

Короткая юбка на широкой резинке отправилась вниз, некоторое время путешествуя по совершенным ногам моей возлюбленной, и я дивился, как мог восхищаться одеждой Миры, когда обнажённой она выглядела истинным совершенством, тем самым произведением нетленной живописи, которое никогда и никто не сможет сотворить.

Потому что оно уже существует. Она есть.

Мои джинсы снова стали неразрешимой проблемой, преградой между нашими созданными друг для друга телами и я положил сцеплённые в кулачки её ладошки себе на пояс.

Мира простонала, прикрывая глаза, и отворачивая голову в сторону. Но мелкие пальчики ловко разобрались с несговорчивой молнией, а ждать больше мы уже не могли.

Погружаясь в неё миллиметр за миллиметром, я избавлялся от всего груза своей души за последние месяцы, от всей той боли, о которой не смогу рассказать ей никогда. Но быть в ней, значит, жить. И этого хватало. Хватало, чтобы научиться дышать заново. Пойти мелкими шажками, но пойти.

Она принимала меня всего, её ноги туго опоясывали меня, и она на каждое моё движение подавалась вперёд, сокращая моменты вынужденных расставаний и увеличивая мгновения долгожданных слияний. Больше не было поцелуев, словно мы оба не хотели смешивать эти два таких разных пути. Мы прижимались друг к другу, её губы впивались в моё голое плечо, мои касались её шеи, полы рубашки укрывали её дрожащее тело с обеих сторон лёгкой простынёй, а моя крупно вздымающаяся грудь тёрлась об идеальные вершины, наслаждаясь осязанием желанного тела под собой.

И грубая поверхность стола под моими ладонями, и под выгибающейся навстречу спиной моей девочки была лишь сменяющейся декорацией.

В полном блаженстве эмоций мы не ощущали ничего, кроме друг друга, не слышали никаких звуков, кроме собственных сердец.

Я нашёл в этой общей темноте, когда наши глаза растворялись в пьянящем алкоголе одинаковых глаз, её ищущие опоры кулачки и сцепил наши пальцы, забирая их над её разметавшимися волосами, но голос не возвращался, слова не рвались наружу.

Мы стали немыми, наше желание поглотило мысли и мы двигались, двигались, двигались…

Мы занимались любовью, но не утоляли голод внутри себя. Я не искал оргазма и не хотел дарить его ей, сумасшедший рёв в голове твердил лишь одно слово:

«Внутри» - и я действительно хотел оставаться внутри неё столь долго, сколько это было возможно.

Я замер, поражённый своими мыслями. Я упал на Миру, сломленный отчаянием, разраставшимся ввысь, закрыл глаза и прижал её настолько сильно, чтобы ощущать каждый кусочек её кожи, каждый стук её сердца слышать, и запоминать. Слышать и запоминать…