Останови моё безумие

– Если ты не хочешь… - сорвалась я.

– Хочу. Очень хочу. Спасибо.
– Три коротких ответа - один ответ. Я не могла не произнести это:

– Я люблю тебя.

Утром четырнадцатого я не встала с постели…

====== Глава 44 ======

МИРА.

Очень легко поддаться одолевающему тебя сну – это явно заведомо проигранное сражение. На удобной, уложившей все твои кости и мышцы в точно определённом порядке кровати обездвиженное слабостью тело и накатывающая с завидным постоянством дремота расслаблено погружается в ненавязчивый сон. Отключая все пять чувств, несмотря на безрезультатные попытки держать непослушные веки открытыми, по крайней мере, мне кажется, что я пытаюсь оставить открытыми свои утомлённые ничем глаза. Я смутно различаю голоса, не смеющие повыситься громче шёпота, лёгкие поглаживания моей свободной от капельницы руки и единственное, что мне удаётся сделать - это ободряюще улыбнуться беспокоящимся родным. Правда и в этом я не совсем могу быть уверена – наверняка лицо моё просто перекашивается от напряжённых усилий, но всё же…

Вчерашним вечером: когда я чувствовала себя почти прежней, честно, сегодня, я даже не могу вспомнить каково это – быть прежней; я заняла свой усыплённый лекарствами мозг разными картинками из будущего – предполагаемого моего будущего. В вип-палате, ведь я обязательно лежу именно в такой, хотя возможно всё ещё нахожусь в реанимационном отделении больницы, слишком яркий свет и размытые красные пятна повсюду…

ВЛАД.

«Четырнадцатое число. Четырнадцать дней. Четырнадцать недель…»

Я не мог заставить себя прекратить повторять эту зловещую мантру. Это заговорённое на смерть число в моей судьбе унесло ещё одну жизнь из моих рук.

Эта агония страха, пронизавшая моё тело при взгляде на залитую кровью раковину в ванной сестры уже после того, как я отвёз Миру в клинику в бессознательном состоянии. Это произошло снова.

Родителей уже не было в городе, Лизы с Анатолием не было в нашем доме, и только я один не смог уберечь свою любовь, словно кровь, так легко смытая водной струёй с глянцевых стенок, так же легко жизнь моей Миры просачивалась сквозь мои пальцы все эти чёрные четырнадцать дней. Четырнадцать дней, за которые я успел тысячу раз умереть и воскреснуть, четырнадцать дней, в которые уместилась жизнь моей любимой, её смерть… и воскрешение.

– У Миры тромбоэмболия лёгочной артерии, - выносит свой приговор Олег, поставив меня на колени своим диагнозом, ещё одним в нескончаемом списке её испытаний.
– И…и она… перенесла клиническую смерть, Влад, - я не плачу, глаза песочно-сухие, обзор опускается вниз, на кафельный пол и ниже, куда-то совсем низко. Именно так ощущает себя Мира при потере сознания в бесконечной череде её обмороков? Но я пришёл в себя слишком быстро и слишком легко, чтобы успеть забыть последние слова Олега. Рывком поднялся с кушетки, отталкивая медсестру с нашатырным спиртом, голова немного кружилась, но всё меркло перед желанием узнать правду.

– Как она…сейчас?
– спрашиваю, по-прежнему глядя низко в пол, но уверенный, что Олег в неприятной близости от меня.

– Мы удалили тромб, но… - он словно не рискует продолжать или намеренно изматывает меня растяжкой слов.

– Говори сейчас же!
– рычу, обеими руками вцепившись в кожаную обивку кушетки.

– Ей нужно безотлагательное лечение, вероятность попадания тромба в артерию снова очень высока, и мы, возможно, не сможем вовремя его отследить. Она не сможет родить в таком состоянии. Это опасно и для неё и для жизни будущего ребёнка.

– Лечение нельзя начать прямо сейчас?
– в моём голосе столько неуверенности, что он просто не может принадлежать мне.

– Это навредит ребёнку, - твердит он.

– Что нужно сделать?

– прошу я, абсолютно убеждённый, что не знаю ответа на этот вопрос, хотя больше всего на свете не хочу его услышать.

– Нужно дождаться, когда Мира окончательно придёт в себя и отойдёт от лекарств, чтобы поставить её в известность и предложить… - он запинается, и я заставляю себя поднять глаза на друга. Он выглядит уставшим и отчаянно трёт глаза, наверное, такие же песочные, как и мои собственные.
– Нужно прервать беременность.

– Ты-хочешь-сказать-Мире… - я сглатываю, потому что песок начинает засыпать моё горло, заполняя все поры и лишая возможности дышать, говорить с таким комом в глотке при каждом новом звуке, вырывающимся из полусомкнутых губ нестерпимо больно, но остановиться уже невозможно и неисполнимо.
– Ей нужно делать аборт?

– Да, - вот весь ответ, которым удостаивает меня квалифицированный врач, умело спрятавший все человеческие эмоции за полы белого халата.

Я остаюсь один в каком-то кабинете, и у меня множество минут на раздумья, множество минут отсчитывающих жизнь моей любимой… сестры и моего не рождённого ребёнка.

Олег сам позвонил родителям, чтобы сообщить об ухудшившемся состоянии их дочери, Лизе, чтобы попросить приехать утром, потому что Мира в реанимации и сегодня он всё равно никого к ней не пустит. Просил, не беспокоится понапрасну.

Не беспокоится…

– Влад уехал полчаса назад, - ответил, очевидно, на вопрос обо мне доктор, солгав, смотря прямо в мои глаза. Клятва Гиппократа не распространяется на таких, как я, друзей?

– Можно мне к ней?
– теперь клекот, срывающийся с губ, ещё меньше походит на мой собственный голос, но это не действовало на необходимость Олега ответить.

– Я распоряжусь, чтобы тебе выдали халат и новые бахилы, - кивает он, направляясь вдоль по коридору, чуть дальше от реанимационной палаты Миры, у которой я сижу уже больше двух часов.

Представший мне вид немощной сестры, утыканной иголками капельниц, с непрерывно пикающим аппаратом жизнеобеспечения, мигающие показатели артериального давления, пульса и отбивающей мгновения жизни линией вызвал из памяти схожее воспоминание, кажущееся сейчас в разы светлее, чем представало моим глазам тогда.

– Привет, - тихонько поздоровался я, придвигая стул ближе к кровати и отпуская один рельс сбоку. «Я люблю тебя», - признавался я тогда, а сейчас в чём мне признаться? Сейчас, я любил её ещё сильнее, сильнее с каждой пройденной секундой, с каждым выбросом вверх ломаной линии на экране аппарата, хотя эта любовь и казалась невозможной в самом начале.

Я склонился, чтобы поцеловать свободную от капельниц безвольную руку, стараясь делать это аккуратней, чтобы дать ей отдохнуть ещё немного в забытьи, на самом деле невыносимо желая видеть её проснувшейся.

– Что мне делать, скажи?
– я инстинктивно протираю глаза, неожиданно мокрые, закрываю их и снова целую маленькую ладонь сестры.
– Я знаю, ты меня не слышишь, наверное поэтому, я говорю с тобой именно сейчас, - отворачиваюсь, не в силах смотреть даже в закрытые её глаза.

– Теперь всё кажется таким пустым, таким ненужным… Я знаю,… каким будет твой ответ. И я… боюсь его. Боюсь тебя. И… понимаю.

Смотрю на продолжающий тикать экран и равномерно закачивающий кислород в лёгкие сестры насос. Отвлекаю себя. Просто собираю достаточное количество кислорода в свои, чтобы заговорить снова.