Останови моё безумие

– Влад… - повернувшись в его объятиях, в не на секунду не расслабившемся кольце его рук, забормотала я, возвращаясь в явь настоящего, покидая тень пережитого. Мои пальцы блуждали по его лицу, касались удлинённых чрезмерно ресниц, по губам, алеющим в ночи, мимолётно расцеловывающим кончики моих пальцев.
– Я люблю тебя. Мне нужно было так много времени, чтобы это понять. Тебе пришлось ждать меня слишком долго? Скажи.

– Всю жизнь… Мира. Всю жизнь. Я ждал тебя всю жизнь.
– И он накрыл мои губы своими, целуя как в первый… последний раз.

– Влад, - прерывисто, едва дыша, отрываюсь от него и смыкаю веки, больно смотреть на него.
– Я познала с тобой больше, чем просто любовь. И её слишком мало, чтобы сказать о моих чувствах к тебе. Слишком мало солнца, чтобы сравнить полыхающий костёр внутри меня, когда ты рядом, слишком мало вселенной, чтобы объять моё желание быть рядом. Всего, всего окружающего слишком мало. Но я знаю точно, что смогла бы прожить вдали от тебя, там, в той деревне, если бы у меня по-прежнему было твоё маленькое чёрно-белое фото и ворох собственных фантазий, если бы непременно знала, что ты где-то есть, что живёшь в том самом мире, что живу и я.

– Мира… - он тяжко вздыхает, безоговорочно угадывая мои мысли, невысказанные, необдуманные.

– Ты же знаешь о чём я? Знаешь?
– я прячу лицо на его широкой груди, как нашкодившее малолетнее дитя и он ласково гладит мои волосы, молча и терпеливо.
– Где бы я ни была, ты просто должен быть на этой земле. Я согласна на операцию и я обещаю, что очень постараюсь не покидать тебя, но… Но если вдруг со мной что-нибудь случится, ты будешь жить ради меня и вместо меня.
– Я трясу головой, отгоняя от себя его голос, который оспаривает мои слова вновь, но у меня выходит очень и очень плохо.

– Мира, любимая моя, мой маленький дикий цветок, моя бесценная половина, - он сцеловывает мои слезинки по одной, а я отмахиваюсь от его ласкового шёпота, не желая услышать возражений.
– Я не могу. Не могу это сделать и лгать тебе, что сдержу твоё обещание, тоже не могу. Прости меня, прости меня, если сможешь. Или не прощай никогда.
– Он просто обнимает меня сильно и неумолимо, молчит и не слушает, только ласкает мои волосы, плечи и дрожащие руки. Безмолвно просит уснуть, и прекратить изнуряющее противостояние, и я сдаюсь, полностью разбитая его безграничной преданностью, его неоспоримой любовью.

– Мы будем вместе, малыш. Мы просто будем вместе… - Шёпот затихает на моей щеке и губы его замирают в сонном забытье, воссоединяющем нас как одно целое.

ВЛАД.

Я непрестанно повторял ей, что простил бы ей абсолютно всё, кроме ухода из моей жизни и только теперь я осознал, как много было правды в моих словах. После операции. Когда я набрал номер отца и был до крайности немногословным, не пытался успокоить, отвечая на встревоженный голос и невысказанную боль его и переживания, лишь односложно подтверждая ломаную речь, в конце со вздохом сказал, что люблю и скучаю. Звонить кому-то ещё? А кому? Тёте Нине, для которой с недавних пор я стал живым воплощением Иуды? Лизе, помещённой в специализированную клинику с угрозой преждевременных родов? По сути, чужому Анатолию? Или Олегу, занятому спасением жизни неродному человеку, но от этого не менее ценную?

Я старался предаться оцепенению, чтобы восьмичасовой ступор безболезненно освободил моё сознание от тяжкого выбора - выбирать. Я ждал в приёмном коридоре, когда ближайшие настенные часы наконец-то известят меня об окончании пересадки. Меня не смущало собственное бессердечие к окружающим людям, причастным к спасению единственно важного для меня человека. Я не задумывался о том, что меня не трогали слёзы родных восемнадцатилетней девушки, ставшей для моей сестры спасительным донором. Я искал спасение в омертвевшем теле, в конце концов, они видели во мне не больше человека, чем я. Для них я был всего лишь родственником реципиента, они для меня семьёй донора.

Безжалостным был не я, а окружающий меня мир. Так я успокаивал свои мысли, оправдывал себя. Мира презирала жалость в других, но она осудила бы мою бесчеловечность.

Я поспешно отвёл взгляд от сотрясающейся в рыданиях супружеской четы, убеждая себя отогнать мысли об отвлечённых фактах, не способствующих успокаиванию разжигающихся нервов.

Глубокой ночью, после многократного посещения мной кофе-автомата, полностью не внимающий словам молодой медсестры в розовой униформе и вещающей на иностранном и недоступном мне языке, я бродил между комфортабельной комнатой отдыха, не способной внушить мне чувство необходимого комфорта и ближайшим к операционному блоку коридором, хоть немного приближающим меня к Мире.

– Операция прошла успешно. Ваша сестра стабильна. Будем наблюдать.
– Вот эти три коротких фразы, донесённые до меня на английском языке, я воспринял как манну небесную, чуть ли не валясь на колени и не завывая в голос от сделанного прочь от смерти одного маленького шажочка.

Меня уговаривали уйти сейчас же, чтобы позаботиться о себе, аппелируя тем, что даже завтра они не смогут пустить меня к ней, но я наотрез отказался, едва согласившись пройти в комнату отдыха. Вся ночь прошла в бесконечных метаниях из комнаты в коридор, из коридора в комнату. Я следил за лицами профессоров, наблюдающих сестру и их серьёзные, но не озабоченные ничем чистые взгляды дарили мне призрачное успокоение.

– Стабильна. Отторжение не наблюдается.
– Следующие две фразы на следующее утро, выданные порционно, и ещё одно благословение небес. Моё слабое кивание и выслушивание запретов на визиты к сестре ещё целых два дня. Я смиренно отлучаюсь и привожу себя в порядок контрастным душем, срываюсь на истерический смех в полном одиночестве и боюсь радоваться по-настоящему.

Звоню отцу. Слабые гудки и прерывание соединения. Ещё одна попытка.

– Алло?
– голос знакомый, встревоженный, женский.

– Операция прошла успешно. Она стабильна. Отторжения нет.
– Мои ответы, хотя и произнесены на родном языке - такие же холодные, как и давешний отчёт профессора Грабовского. Но так же, как и я, тётя Нина реагирует на них бурно и счастливо. Я слышу её всхлипы и то, как она передаёт мои слова отцу, повисая на трубке, слышу отцовские тяжёлые шаги, и теперь его голос раздаётся на другом конце света.

– Влад?!
– грохочет он.
– Она, правда, в порядке? Как она?

– Всё хорошо, отец. К ней пока не пускают, она пробудет какое-то время в реанимации, я смогу навестить её только когда её переведут в палату.

– Когда? Когда её переведут в палату?
– взволнованно спрашивает папа.

– Не знаю. Мне сказали, что прогноз хороший. Возможно через неделю. Пока ничего нельзя сказать точно. Я позвонил, только чтобы вы не волновались.

– Влад? Но ведь с Мирой всё будет в порядке? Да?

– Да, отец, по-другому быть просто не может. Я позвоню ещё.

Нас разъединяют, потому что палец непроизвольно жмет кнопку «Завершить» на загорающемся экране, и я с безразличием отбрасываю телефон на застеленную кровать. Спать в ней я буду ещё нескоро, до тех пор, пока в ней не будет спать Мира.