От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

В Лондоне в целом удовлетворились итогами конференции, особенно тем, что Москва отказалась от претензий на заграничные германские активы, захваченное у немцев золото и акции предприятий в западных зонах. Правда, Черчилль – в мемуарах – открещивался от решений по польскому вопросу. Не проиграй он выборы, он бы устроил в Потсдаме схватку и мог «пойти на открытый разрыв, но не уступить Польше территории западнее Одера и Восточной Нейсе».

Примечательно, что и Трумэн тогда был доволен итогами конференции, хотя и по другим причинам. Он суммирует результаты Потсдама в радиообращении к нации и в мемуарах: «Среди них было создание Совета министров иностранных дел как консультативного органа пяти основных правительств. Другим важным соглашением стало определение формулы репараций… Мы пришли к компромиссу по границам Польши». Главной целью, напомню, Трумэн считал получение личного подтверждения Сталина на вступление СССР в войну с Японией. «Это я смог получить от Сталина в самый первый день конференции. Мы были в состоянии войны, и наши военные договоренности должны были оставаться в секрете, поэтому они были выпущены из официального коммюнике. Это было единственным секретом Потсдама».

Впрочем, что реально думал Трумэн тогда, сказать сложно, поскольку его воспоминания сильно откорректировали последующие веяния холодной войны. В мемуарах же читаем: «Но личная встреча со Сталиным и русскими имела для меня большее значение, потому что она позволила мне воочию увидеть, с чем нам и Западу придется столкнуться в будущем.

В Потсдаме русские обязались подписать документ, который обещал сотрудничество и мирное развитие в Европе. Я уже видел, что русские были безжалостными торговцами, вечно стремящимися к своей выгоде. Казалось невозможным, чтобы всего лишь в нескольких милях от разбитого войной сердца нацистской державы глава любого правительства не приложил всех усилий для достижения настоящего мира. К своему полному разочарованию, там я обнаружил, что русские не были всерьез настроены на мир. Было ясно, что российская внешняя политика базировалась на выводе о том, что мы движемся к глубокой депрессии, и они уже планировали воспользоваться нашими проблемами.

Как бы мы ни стремились вовлечь Россию в войну протии Японии, опыт в Потсдаме привел меня к твердому намерению не допустить никакого участия русских в управлении Японией. Наш опыт общения с ними по Германии, а также по Болгарии, Румынии, Венгрии и Польше был таков, что я решил не иметь совместных дел с русскими…

Сила – это единственное, что понимают русские. И хотя я надеялся, что в один прекрасный день Россию можно будет убедить сотрудничать в деле мира, я знал, что нельзя позволить русским получить какой-либо контроль над Японией.

Настойчивость, с которой Сталин блокировал одну из предложенных мной мер по предотвращению войны, показала, как работал его ум и что он искал. Я предложил интернационализировать все основные водные пути. Сталин этого не хотел. Сталин хотел получить контроль над Черноморскими проливами и Дунаем. Русские планировали завоевание мира».

И все больше людей в западных коридорах власти выступали за открытую конфронтацию с СССР и против решений Потсдамской конференции.

Одним из тех, кто следил за работой конференции «с возрастающим скептицизмом и чувством, близким к отчаянию», был Джордж Кеннан: «Не могу припомнить, чтобы еще какой-то политический документ произвел на меня более тяжелое впечатление, чем коммюнике, завершившее все эти путаные и нереалистичные дискуссии, под которым поставил подпись президент Трумэн. Дело было не только в том, что я не верил в систему четырехстороннего контроля в управлении Германией, но и в том, что такие употребляемые в документах термины, как „демократический“, „миролюбивый“ или „справедливый“, трактовались русскими по-своему, в таком смысле, который не совпадает с принятым у нас пониманием этих выражений… Что до вопроса о репарациях, то решения Потсдамской конференции казались мне просто продолжением той нереальной программы, заложенной еще во время Тегеранской конференции и обреченной на неудачу. По моему убеждению, высказанному еще до появления решений конференции, было бы глупо надеяться на эффективное сотрудничество с русскими, поскольку репарации – это просто все, что каждый может взять в своей зоне. Русские, полагал я, могут действовать, как найдут нужным, в своей зоне оккупации».

Беспокоил Кеннана и вопрос о суде над военными преступниками. «Лично я считал, было бы лучше, если бы союзное командование просто отдало приказ о том, чтобы каждый из этих людей, попавших в руки союзных сил, после установления его личности был немедленно казнен.

Совсем иное дело – публичный процесс над нацистскими лидерами. Эта процедура не могла ни искупить, ни исправить совершенных ими преступлений. По моему разумению, единственный смысл, который мог иметь процесс, – осуждение правительствами и народами, проводившими суд, всякого рода массовых преступлений. Допустить на подобный процесс советских судей значило бы не только солидаризоваться с советским тоталитарным режимом, который они представляли, но и взять на себя часть ответственности за всевозможные жестокости и преступления, совершенные во время войны сталинскими властями против поляков и народов Прибалтийских стран.

Не менее тяжелое впечатление на меня произвело решение Потсдамской конференции отторгнуть от Германии Восточную Пруссию и разделить ее между Польшей и Россией. Правда, за такое решение нельзя осуждать мистера Трумэна, так как оно, ранее согласованное, в принципе было одобрено Рузвельтом и Черчиллем. И все же мне трудно было бы простить равнодушие американской стороны к реальным экономическим и иным последствиям данной акции и беспечность, с которой она проводилась.

Лично мне эти территориальные изменения казались тем более пагубными, а легкомыслие американской стороны в этом вопросе тем более непростительным, поскольку они, как и другие территориальные уступки русским, просто изымали большие продуктивные регионы из экономики Европы, позволив русским извлекать из них военную и политическую выгоду, вместо того чтобы поставить эти ресурсы на службу общему делу европейской реконструкции».

Среди жестких критиков Потсдамской конференции был и де Голль, который к тому же не скрывал обиды на то, что его на нее не пригласили: «Опубликованное по окончании конференции коммюнике показало, что завершилась она чем-то похожим на паническое отступление. Несмотря на изобилие примирительных жестов со стороны Трумэна, на яростные протесты Черчилля, генералиссимус Сталин не пошел ни на какие уступки. В Польше введение в правительство, сформированное на основе Люблинского комитета, Миколайчика, Грабского и Витоша вынудило Вашингтон и Лондон, как, впрочем, обязало и нас, признать это правительство, во главе которого были поставлены Берут и Осубка-Моравский. Но уже вскоре пришлось убедиться, что тоталитарный характер власти в Варшаве нисколько от этого не пострадал. В Азии, благодаря своему обещанию начать военные действия против Японии, Сталин добился присоединения к России Курильских островов и половины Сахалина, получил право распоряжаться на территории Кореи к северу от 38 параллели и лишил Чан Кайши территории Внутренней Монголии, которая превратилась в „народную республику“. Правда, за это генералиссимус расплатился обещанием не вмешиваться во внутренние дела Китая. Он, однако, продолжал оказывать помощь и поставлять оружие Мао Цзэдуну, что и обеспечило последнему скорую победу. В итоге вместо того, чтобы закрепить на мировой арене сотрудничество между Америкой и Россией, ради которого Рузвельт пожертвовал балансом сил в Европе, Потсдамская конференция лишь усугубила противоречия между этими двумя странами».

Недовольство де Голля результатами Потсдамской конференции вылилось в серию нот французского правительства за подписью Бидо, датированных 7 августа. Франция сочла неприемлемыми все ее ключевые решения, кроме приглашения ее в состав СМИД.

Богомолов получил 7 августа ноту министерства иностранных дел Французской республики, где говорилось, что «французское правительство охотно принимает направленное ему в согласии с правительствами Великобритании и США, правительством Союза Советских Социалистических Республик приглашение участвовать в Совете министров иностранных дел пяти великих держав и присоединиться теперь же к организации этого Совета, который соберется в Лондоне не позднее 1 сентября…

Франция, конечно, заинтересована во всяком важном вопросе, касающемся Европы или какой-либо части Европы. Это, в частности, относится к решениям, которые касаются Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии. Французское правительство должно заметить, что положения, предусмотренные соглашением, заключенным между правительствами Союза Советских Социалистических Республик, Великобритании и США, относительно выработки мирных договоров с Румынией, Венгрией и Финляндией, ему кажутся не находящимися в соответствии с Декларацией об освобожденной Европе, сделанной в Ялте правительствами СССР, Великобритании и США. Процедура, которая предусмотрена этой Декларацией и к которой Франция была приглашена присоединиться, распространяется не только на страны, освобожденные от нацистского господства, но также на страны, бывшие сателлитами „оси“.

С другой стороны, Французское правительство не может принять apriori предусмотренного, по-видимому, на неопределенный момент восстановления центрального правительства в Германии. К тому же это восстановление до сих пор не было предметом обмена мнениями между Французским правительством и его союзниками.

Что касается Италии, Франция не была в числе подписавших документ о капитуляции, хотя она первая подверглась агрессии итальянского фашизма и в значительной мере приняла участие в его поражении. Французское правительство не видит поэтому основания рассматривать себя в настоящее время в качестве подписавшего этот документ. Оно тем не менее готово участвовать в заключении мирного договора с Италией и благосклонно относится к вхождению демократической Италии в число Объединенных Наций».

Еще одна нота касалась будущего Германии: «Учитывая жизненную важность, которую представляет для Франции германская проблема в целом, Французское правительство сожалеет, что текст, относящийся к наиболее важным аспектам этой проблемы, был выработан без его участия тремя его главными союзниками, тогда как оно само является участником соглашений, выработанных Европейской консультативной комиссией и находящихся в настоящее время в силе об оккупации и контроле над Германией».

Третья нота касалась Польши: «Французское правительство не имеет принципиальных возражений в том, что касается принятия на себя польской администрацией управления территориями, расположенными на восток от указанной линии, и в том, что касается установления советской администрации в части Восточной Пруссии. Оно считает, однако, что проблема границ Германии составляет одно целое и что решения можно было бы принять только после того, как эта проблема будет изучена совместно всеми заинтересованными державами».