Отряд

Накинув на плечи плащ, Андрей Петрович покинул приказ. За окном темнело.

Митька потер руки:

–  Пожалуй, пора и нам. Отчет, думаю, и дома напишем.

–  Ага, как же!
– Иван сдул с кончика пера бурую чернильную каплю.
– Раз уж начал… Да и немного тут… Сейчас вот о Митькиных ворожеях напишу… О кузнеце и дочке его, как ее?

–  Марье, - подсказал Прохор и, немного подумав, добавил: - Только не рано ли про нее писать? Еще ведь ничего не ясно.

Иван задумчиво почесал за ухом и заново обмакнул в чернильницу перо:

–  Правильно, рано. А то в следующем отчете не о ком писать будет.

– Он скорописью набросал последнюю фразу и вывел подпись - заковыристую и непонятную, как у всех приказных.
– Ну, вот и все, парни.

На следующий день, прямо с утра, Прохор направился на Кузнецкую. Шагалось легко, радостно. Стоял небольшой морозец, и яркое солнце весело слепило глаза, отражаясь в замерзших лужах. Над избами Замоскворечья поднимались в бирюзовое небо многочисленные дымы - с утра топились печи, пахло кислыми щами, свежим, только что испеченным хлебом, навозом и парным молоком - не всех еще коров переели в голодную пору, а точнее, чуть оправившись, завели новых. Не все, правда, далеко не все, много было недовольных, обиженных, сирых…

А вот владелец нескольких кузниц Тимофей Анкудинов к таковым явно не относился. Уверенный в себе был мужик, коренастый, сильный.

–  Так ты, стало быть, кузнец, парень?
– Сидя в горнице, он внимательно осматривал гостя.

–  Молотобоец, - усмехнулся тот.

–  Пусть так… А кто тебе сказал, что мне кузнецы надобны?

Прохор хохотнул:

–  Так об том вся Кузнецкая толкует!

–  Гм… - Тимофей прищурил глаза и вдруг, схватив лежавшую на лавке шапку, вскочил на ноги.
– Идем!

–  Куда?
– удивился Прохор.

–  В кузню.
– Теперь уж пришла очередь Тимофея смеяться.
– Ужо, покажешь свое умение.

–  А и покажу!
– Парень задорно тряхнул чубом.
– Эх, раззудись плечо! Давай, хозяин, кувалдочку.

Тимофей без лишних слов показал пальцем на стоявшую во дворе кузницу, на кузнеца у наковальни, на подмастерьев, раздувавших мехами горн.

–  Молотобоец, говоришь?
– Анкудинов с усмешкой кивнул кузнецу.
– А ну, дядько Михай, спытай парня!

Кузнец взял в руку щипцы и показал рукой в угол:

–  Ну, что стоишь? Бери кувалду.

–  Посейчас… Кафтан скину только.

Подумав, Прохор скинул и рубаху - жаль прожечь, новая, - прикрыл богатырскую грудь узеньким кожаным фартуком, подмигнул кузнецу:

–  Показывай, куда бить.

Взяв в руки небольшой молот, кузнец вытащил из горнила раскаленную до красноты заготовку… ударил молотком - дзинь.

Бухх - ухнул кувалдой Прохор, с первого удара угодив в нужное место.

Кузнец довольно кивнул, снова пристукнул молоточком - дзинь.

Бухх!

Дзинь - бухх! Дзинь - бухх!

И только искры летели!

А Прохор… Прохор даже временами прикрывал глаза - такое удовлетворение испытывал от возвращения к старому своему ремеслу; тяжелая кувалда летала в его руках, словно перышко, блестели глаза, и оранжевые зарницы горна окрашивали покрывшуюся потом кожу.

–  Молодец парень!
– обернувшись, прокричал кузнец.

Хозяин кузницы Тимофей довольно ухмылялся.

А Прохор на них не глядел - увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.

–  Ну, хватит, хватит, парень. Положи кувалду - беру тебя молотобойцем, беру!

Послушно поставив кувалду в угол, Прохор подошел к рукомойнику…

–  Хозяин, водица-то у тебя кончилась!

–  Сейчас принесу… - Лишь сверкнули голубизною глаза.

Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:

–  Наклонися, солью.

Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.

–  Эх, хорошо!

Отфыркиваясь, поднял голову:

–  Тебя как звать-то, краса?

–  Марьюшка, - потупила очи дева.
– Марья.

Глава 4

Прочь!

Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность. Р. Г. Скрынников. Россия в начала XVII в. Смута

Январь-февраль 1605 г. Москва

Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, - то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна - последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.

Всю неделю - пока работал Прохор - девчонка постоянно прибегала в кузницу - то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.

–  Вот спасибо, Марьюшка!
– Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки.
– Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.

Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал - совсем, мол, смутили девку.

Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него - пушистая телогрея, сверху - шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь - боярыня, - видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.

Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег - сапоги почистить. Скосил глаза - ага, девица тут как тут: