Отряд

–  Кто говорит?
– Глаза девушки посмотрели с вызовом, зло.
– Врут! Да, приходил в гости один парень… Не знаю, может, и княжич… Ефимом звать. Но он мне не по нраву пришелся - пухлощекий, жирный, да и по возрасту - совсем еще дите. Я ведь ему так и сказала - вот ворота, а вот поворот, - так он, представляешь, на Чертолье поперся, за приворотным зельем. С тех пор вот не приходил еще, видать, зелье на ком-то пробует.

–  За приворотным зельем, говоришь?
– задумчиво переспросил Прохор.
– А откуда ты про то знаешь?

–  Сам сказал, когда прощался. Иду, говорит, за Черторый, к колдуньям, - все одно, мол, ты моей будешь! Ну, как там у него все вышло, не знаю - еще не приходил.

–  И не придет, Маша, - Прохор вздохнул и понизил голос.

– Убили его на Черторые во прошлую пятницу.

–  У-убили?
– Марьюшка всхлипнула.
– Как убили, кто?

–  Какие-то лиходеи.

А у девчонки уже дрожали плечи.

–  Ефи-им… Хоть и не люб ты мне был, а все же…

–  Ну, не плачь, не плачь, Машенька, - попытался утешить Прохор.
– Чего уж теперь.

–  Господи-и-и, Господи-и-и… - плача, причитала девушка.
– Да за что же мне такое наказание… Сначала - один, потом - второй… Не хочу! Не хочу, чтобы был третий!

–  Один, второй, третий… - Молотобоец покачал головой.
– Загадками говоришь, Маша.

–  Лучше тебе разгадок не знать!
– Марья сверкнула очами.
– Идем! Проводишь меня на подворье.

Возвращались молча, Марьюшка всю дорогу всхлипывала, и Прохор корил себе - ну, черт его дернул сказать про княжича! Похоже, сюда еще не дошли чертольские слухи.

Остановились у ворот, прощаться. Марья подняла заплаканные глаза:

–  Ты меня прости, Прохор… За то, что вот так… погуляли.

–  Что ты говоришь такое, Машенька?! Ты уж не плачь больше… Уж не вернешь княжича-то.

–  То-то, что не вернешь… Ну, прощевай, Проша. Завтра увидимся.

–  Может, сходим куда?

–  Ежели батюшка к вечеру не вернется, - может, и сходим.

Прохору вдруг захотелось прижать к себе хрупкую девичью фигурку, вытереть ладонью заплаканное лицо, поцеловать в губы…

«Спокойно!
– сам себе сказал парень.
– Спокойно! Успеется еще все, успеется, не последний день на свете живем. А для расспросов - еще завтра день будет».

А назавтра не привелось Прохору возвратиться на кузню: всех троих вызвал к себе боярин Семен Годунов.

В обширной сводчатой зале ярко горели свечи, пахло воском, ладаном, еще чем-то церковным, может быть лампадным маслом. За покрытым зеленой бархатной тканью столом, в резном деревянном кресле с высокой, украшенной двуглавым орлом спинкой хмурился думный боярин Семен Никитич Годунов - «правое ухо царево».

–  Ну вот.
– Осмотрев стоявших на вытяжку подчиненных, Семен Никитич положил ладонь на кипу бумаг.
– Прочел я ваши отчеты… М-да-а… писать вы горазды, а вот думать… Эх, молодость, молодость… Ты что, Иван, Леонтьев сын, не заметил, что у тебя один и тот же человек два раза упомянут?

Иван пожал плечами:

–  Да как-то…

–  Молчать!
– Боярин ударил ладонью по столу.
– Говорить будешь, когда дозволю.

–  Слушаюсь, господине.

–  Вот так-то! Что бы вы все без меня делали? В общем, так, Иван, Леонтьев сын. Человечка, тобой два раза упомянутого, я велел имать да в узилище приказное бросить. Как его… - Боярин покопался в бумагах.
– Ага… вот… Михайло Пахомов… Из детей боярских, разорен, постоянных доходов не имеет… Неоднократно одобрительно высказывался за Самозванца, гнусно критиковал действия Боярской думы и самого государя Бориса Федоровича… Что глазами хлопаете? Думаете, кроме вас, у меня больше соглядатаев нет? Мигнул - эвон чего на Михайлу Пахомова надыбали! Говорят, и прелестные от Самозванца грамоты он распространял, да за руку не был пойман. Ну, ничего, ужо, завтра велю пытать… Так вот!
– Семен Никитич обвел глазами притихшую троицу.
– Сдается мне, этот Михайла как раз жир у покойников и вырезал! С цыганами одно время водился, а у цыган, сами знаете, медведей полно.

–  Но… - Иван попытался было возразить, но снова безуспешно, боярин не дал ему молвить и слова.

–  Цыть! И слушать ничего не желаю! Там, у вас в отчетах, парнищи какие-то есть мелкие - тяните-ка их сюда. Ужо, покажу вам, как розыск вести! Да… Ртищев где?

Ребята переглянулись:

–  Еще не приходил.

–  Что-то он припозднился сегодня.
– Семен Никитич покривил толстые губы.
– Ин, ладно… Заданье получили? Чего ждете? Чтоб к обеду мне парнищ предоставили! Живо! Да, и к Ртищеву заедьте - с обеда его государь видеть желает!

Словно пришибленные собаки, трое друзей покинули палаты боярина Годунова. Почему-то не радовало их ни яркое утреннее солнышко, ни пушистый снежок, ни веселое чириканье воробьев.

Иван в бессильной злобе сжимал кулаки - ну, надо же, как вышло с отчетами! Не ожидал от Годунова такого коварства. Хотя, конечно, можно было ожидать: что боярин злобен и деспотичен - ни для кого в Москве не тайна. Эх, Михайло, Михайло! Что ж теперь с тобой делать, что? А ребятишки? Ну, что они такого знают-то? Что знали - давно уже рассказали. И зачем тащить их в приказ? А может, боярин и на них что-то повесить хочет да потом доложить царю и думе? Иван покрутил головой, словно отгонял нехорошие мысли. Нет! Вряд ли даже Семен Никитич, при всем его коварстве, сможет выставить мальчишек пособниками убийцы… или убийц. Впрочем, предполагаемый убийца у него уже есть - Михайла Пахомов. Ох, Господи… выходит, и он, Иван, к этому гнусному аресту причастен… Выходит так… Но кто ж знал? Ребята… что с ребятами делать?

–  Боюсь, боярин ребятишек пытать велит, - нагнал шедшего впереди Ивана Митрий.

Юноша вдохнул:

–  Вот и я про то мыслю. Может…

Иван ничего не сказал больше, а Митька, похоже, все понял, кивнул, ухмыльнулся - и в самом деле, зачем отдавать мальчишек боярину? Грех брать на душу. Тут иное придумать надобно…

–  Проша, ты - к Ртищеву, а мы с Митькой - на Черторый, на Остоженку, - подходя к приказной конюшне, распорядился Иван.
– Со Ртищевым о Михайле поговори… Впрочем, не надо, я сам с ним поговорю. Встречаемся перед обедней в приказе.

Взяв лошадей, друзья расстались: Митька с Иваном помчались к Остоженке, а Прохор - на Покровскую, к Ртищеву.

На Остоженке заглянули на постоялый двор, к Флегонтию. Тот, узнав Ивана, поклонился, велел служке принести вина.

–  Некогда нам вина распивать, Флегонтий, - со вздохом заметил Иван.
– Хотя, так и быть, наливай, кружечку выпьем… Ты чего такой хмурый?

–  С утра служек послал на Черторый, за водицей…

–  Что?!
– Иван похолодел.
– Неужто снова ошкуй кого-то задрал?!

–  Да нет, не задрал.
– Хозяин постоялого двора невесело усмехнулся.
– Двух мальчонок в проруби нашли. Утопил кто-то.

Приятели переглянулись:

–  А что за мальчонки?

–  А пес их… Говорят, здешние.

Снег у проруби был красным от крови. Следы узких полозьев вели от ручья к сереющим невдалече избам. Взяв коней под уздцы, парни пошли по следам и остановились у покосившейся курной избенки, крытой старой соломой, поверх которой шапкой белел снег. Из-за забора, со двора, доносился плач. Друзья осторожно вошли в распахнутую настежь калитку… Угадали - во дворе стоял небольшой гроб, вокруг которого толпились бедно одетые люди: мужики, женщины, дети. В гробу, в чистом кафтанчике поверх белой рубахи, лежал тощенький длинноволосый отрок с бледным, искаженным гримасой ужаса лицом и закрытым воротом шеей.