Отряд
Шрифт:
– Далеко ль собрался, Проша?
– Домой, - молотобоец улыбнулся.
– Ну, куда же еще-то?
– А далеко ль ты живешь?
– Да недалече…
– Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!
Денек и впрямь выдался чудный - с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой - хвать! Мимо! Подняв
– Так тебе и надо, Анчутка, - погрозила пальцем Марьюшка.
– Не воробьев - мышей в амбаре лови!
– Прогуляться, говоришь?
– Прохор сделал вид, что задумался.
– Инда, что же - пошли! Только это… матушка не заругает?
– Не заругает, - засмеялась девчонка.
– Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.
Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже - Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну - договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» - заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили - едва полдень миновал.
– Эх, что ж делать?
– Прохор почесал бороду и махнул рукой.
– Пошли!
Таких гуляющих, как они, на Кузнецкой хватало, и чем ближе к центру, тем больше. Когда свернули на Ордынку, ахнули: вся улица была запружена народом - молодыми приказчиками, подмастерьями, купцами, детьми боярскими, девушками в цветастых платках и торлопах, детьми с санками и соломенными игрушками, какими-то монахами и прочим людом. В толпе деловито шныряли торговцы пирогами и сбитнем:
– А вот сбитенек горячий!
– Пироги с капустою, с рыбой, с горохом!
– Сбитень, сбитень!
– Пироги, с пылу, с жару - на медное пуло - дюжина! Подходи-налетай!
Прохор подмигнул девушке:
– Хочешь сбитню, Маша?
– Маша?
– Марьюшка засмеялась.
– Меня только матушка так называет, да еще бабушка звала, когда жива была… Царствие ей небесное!
– девушка перекрестилась на церковную маковку.
– Бабушка, говоришь?
– усмехнулся Прохор.
– Ну, вот теперь и я буду. Не против, Маша?
– Да называй как хочешь… Только ласково! Ну, где же сбитень?
– Сейчас.
Парень поискал глазами мальчишку-сбитенщика, подозвал… Как вдруг, откуда ни возьмись, вынырнули трое нахалов в кафтанах немецкого сукна, подпоясанных разноцветными кушаками.
– Эй, сбитенщик! Налей-ко нам по стакашку!
– Эй, парни, сейчас моя очередь, - спокойно произнес Прохор.
Все трое обернулись, как по команде. Чем-то они были похожи - молодые, лет по двадцать, кругломордые, глаза смотрят с этаким презрительным полуприщуром, будто и не на человека вовсе, а так, на какую-то никчемную шушеру.
– Отойди, простофиля.
– Ой, Проша, уйдем, - уцепилась за руку Маша.
– Ого, какая красуля!
– Один из парней ущипнул девушку за щеку.
– Пойдем
Вся троица обидно захохотала.
– Постой-ка, Маша.
– Прохор осторожно отодвинул девушку в сторону и обернулся к нахалам.
– Эй, гниды! Это кто тут простофиля?
– Как-как ты нас обозвал?!
– Парни явно не ждали подобного, по всему чувствовалось, что здесь они были свои, а здешний народец их откровенно побаивался.
– А ну, отойдем поговорим!
– Один из парней вытащил из-за голенища длинный засапожный нож.
Народ испуганно подался в разные стороны.
– А чего отходить-то?
– Пожав плечами, Прохор сделал шаг вперед и, не замахиваясь, профессионально ударил того, что с ножом, в скулу левой рукой, а ребром правой ладони нанес удар по руке.
Вскрикнув, нахалюга отлетел в одну сторону, нож - в другую. А Прохор, как и полагается давнему кулачному бойцу, быстро оценив ситуацию, молнией метнулся к оставшимся.
Р-раз!
– с ходу заехал правой, да так, что парнище кувырком полетел в сугроб.
Два!
– треснул третьему ладонями по ушам.
Тот аж присел, заскулил:
– Ой, дядька, бо-о-ольно!
Стукнув нахала кулаком в лоб - так, чтоб повалился наземь, Прохор подскочил к выбиравшемуся из сугроба. Тот, дурачок, еще бормотал какие-то угрозы. Пару раз намахнув по сусалам, молотобоец схватил обмякшего парня в охапку и под злорадный хохот присутствующих забросил за первый попавшийся забор.
– От молодец, паря!
– крикнул кто-то в толпе.
– Осадил посадскую теребень!
– Счас!
– Прохор вытер руки о полы кафтана.
– Остатних тоже заброшу.
Он поискал глазами нахалов… ага, сыщешь их, как же - давно уже и след простыл. Да и черт с ними!
– Прошенька!
– кинулась на грудь Маша.
– А вдруг они бы тебя - ножиками?
– Не сделан еще тот ножик… - Прохор усмехнулся и весело подмигнул девушке.
– Ну что? Идем дальше гулять? Ой, сбитню-то так и не попили. Эй, сбитенщик!
– Да ну его, этот сбитень, - отмахнулась девушка.
– Потом попьем. Пошли-ка лучше к реке.
– Пошли.
Дивный по красоте вид открывался с южного берега Москвы-реки! Заснеженная пристань с вмерзшими в лед судами, людное торжище - торговали прямо на льду!
– красно-кирпичные башни Кремля, зубчатые стены, сияющие купола соборов, высоченная громадина Ивана Великого.
– Да-а, - восхищенно протянул Прохор.
– Красив город Париж, и Тихвинский посад ничего себе, но Москва, пожалуй, всех краше!
– То верно, - Марьюшка вдруг зарделась, будто Прохор не Москву, а ее похвалил, помолчала немного.
– Как ловко ты их раскидал!
– Я ж кулачным бойцом был, Маша!
Прохор все думал, как бы перевести разговор на Ефима… Но вокруг было так красиво - пушистый, искрящийся на солнце снег, гуляющие люди, светлая лазурь неба над красными башнями Кремля - и сердце билось так радостно, что совсем ни о чем не хотелось думать. Прохор почесал бороду, помолчал да спросил напрямик:
– Говорят, ты с княжичем каким-то дружилась?