Отряд

Заскрипев петлями, приоткрылась дверь, и в горницу заглянул… нет, не Прохор, а давешний незадачливый подьячий.

–  Чего тебе?
– зыркнул на него Митька.
– Потерял что?

–  Не… Я вот это… дополнить…

–  Ну, входи, коль что решил, - пригласил Иван.
– Рассказывай.

–  Эвон… - Галдяй суетливо вытащил из поясной сумы завернутый в грязную тряпицу черепок.
– На пожарище отыскал. Таких там во множестве.

–  Ну, отыскал так отыскал. Все?

–  Все, господине. Пойду я.

–  Иди, - кивнув, Иван перебросил черепок Митьке.
– Что скажешь?

Митрий внимательно осмотрел осколок, понюхал, даже на язык попробовал:

–  Кажется, маслом каким-то пахнет. А вообще, кувшин-то был приметный - эвон, лоза виноградная. Явно не у нас в мастерских слеплен. Сходить завтра на рынок, узнать?

–  Сходи, - отмахнулся Иван.
– Зря, конечно, прогуляешься - что нам с этого черепка? Но, помнишь, Ртищев учил вникать в любую, даже самую, казалось бы, никчемную мелочь?

–  Да помню, - Митрий завернул осколок в тряпицу.
– Потому и спрашивал.

Прохор явился почти сразу после ушедшего подьячего, наверное, они даже встретились по пути. Зашел, остановился с ухмылкой у двери. Митька с Иваном разом вскинули головы:

–  Ну, что?

–  Да ничего хорошего, - пожав плечами, отозвался парнище.
– Мертвяков-то уже на погост отвезли, зарыли.

–  Жаль, - искренне огорчился Иван.
– Хорошо, хоть приставы из пожарной чети осмотреть успели.

–  Вот-вот, - Прохор согласно закивал.
– И я говорю - приставы.

Он обернулся к приоткрытой двери и громко позвал:

–  Никифор! Никифор! Ты пришел уже?

–  Да тут, - послышался чей-то глуховатый голос.

–  Так что стоишь? Заходи.

За дверью откашлялись, и в горницу вошел высокий нескладный мужик с горбатым носом и узкой бородкой. Мужик был одет в длинный красный кафтан, подпоясанный желтым шелковым поясом, и юфтевые сапоги с низенькими каблуками.

–  Пожарной чети Земского двора пристав Никифор Онисимов, - поклонясь, отрекомендовался вошедший.

Иван засмеялся:

–  Да знаем, знаем, что Никифор, чего кланяешься?

–  Да так, - пожарный чуть смущенно пожал плечами.
– Привык.

–  Садись, вон, на лавку, рассказывай.

–  О чем?

–  Как это - о чем?
– ухмыльнулся Прохор.
– О том, что и мне - о мертвяках.

Пристав уселся на лавку и, помяв в руках шапку, почему-то вздохнул:

–  Ну, значит, о мертвяках… Как я понимаю - тех, что с Покровской?

–  О них, о них.

–  Значит, так, - Никифор сосредоточенно покрутил усы.
– Всего мертвяков в сгоревших хоромах обнаружено трое, все обгорелые до неузнавания. Двое тел - взрослых, уже сложившихся, и один - отрок. У взрослых во лбах - дырки, аккурат посередине…

–  Ну, это мы слышали. Пули.

Пристав кивнул:

–  Совершенно верно - пистоль. Для пищали отверстия слишком малы… Хотя, если подумать… точно-то трудно определить - сильно уж обгорели.

–  Ладно, хватит о дырках. Лучше о мертвяках.

Никифор почесал за ухом:

–  Да что про них скажешь? Мертвяки - мертвяки и есть, царствие им небесное.

Вслед за пожарным все разом перекрестились на висевшую в углу икону Николая Угодника.

–  И все же?
– настойчиво переспросил Иван.

Сидевший за дальним столом Митрий с любопытством подался вперед. А вот Прохора ничто, казалось, не трогало, - скрестив на груди руки, он стоял, привалившись широкими плечами к стене, и загадочно улыбался. Впрочем, приятели на него сейчас особо-то и не смотрели - все их взгляды были прикованы к приставу. А тот вдруг посмотрел как раз на Прохора, вопросительно эдак посмотрел - что, мол, еще говорить-то?

–  Об отроке давай, - махнул рукою силач.
– То, что мне начал рассказывать.

–  Ага, об отроке, - Никифор тряхнул головой.
– У отрока - ну, мертвяка обожженного - дырки в голове не было. А вот грудина - рассечена, словно бы кто ножом ударил под сердце - я ребра-то пощупал: пробиты. Вот ироды… Небольшой такой отрок… лет десяти.

–  Что-о?!
– Иван с Митрием удивленно переглянулись.
– Десяти лет, говоришь? А Телеше - на вид лет четырнадцать-пятнадцать. Ты, Никифор, ничего не перепутал часом?

–  Да что мне, в первый раз, что ли?
– обиделся пристав.
– Нешто десятилетнего с пятнадцатилетним спутаю? Там костяки отличаются сильно. Точно - лет десять, может, даже девять.

Митька присвистнул:

–  Ну, дела-а-а…

А Иван пристально посмотрел на Прохора - уж слишком многозначительно тот улыбался:

–  Ну?

–  Я ведь походил по дворам, - словно бы нехотя пояснил тот.
– С ребятишками поболтал - не побрезговал, с дворовыми людьми, с прочими… В общем, вечером, как раз перед пожаром, у бабы одной парнишка пропал. Тут у них дедко живет рядом - она-то и подумала, мол, к дедке убег. Ан, нет, не к дедке. И - до сих пор не вернулся.

Иван качнул головой:

–  Вот, значит, как… А что за баба, что за отрок?

–  Установлено. Баба - Авдотья Свекла, на базаре овощами торгует, а отрок - Офоня, десяти лет от роду… Неоднократно с Телешей Сучковым ране замечен был.

Высказав все, Прохор снова скрестил на груди руки.

–  Телеша Сучков… - тихо повторил Иван.
– Искать этого Телешу надо. Искать! Никифор, ты там больше ничего подозрительного не заметил?

Пристав потеребил бороду:

–  Больно уж быстро сгорели хоромы. И - одинаково как-то… Такое впечатление - с разных углов подожгли. Да я докладывал уже по начальству. Лично Овдееву.

–  Значит, поджог…

–  Скорее всего.

–  Ну что ж, благодарствую, Никифор, - улыбнулся Иван.
– Не хочешь к нам, в сыскную, перейти? Больно уж глаз у тебя вострый.

–  В Сыскную? Да Боже упаси!
– пожав плечами, пристав высказался со всей откровенностью.
– С катами да пытками дело иметь? Нет уж, лучше с пожаром.

–  Да не все у нас и пытки, - попытался возразить Иван, но, увидев выражение лица собеседника, лишь махнул рукой.
– Впрочем, как знаешь.

Попрощавшись, Никифор ушел, и Митрий, задумчиво поглядев в потолок, произнес негромко:

–  Это еще хорошо, что пожарная четь в нашем приказе находится. А была бы в другом - шиш бы мы от Никифора чего дождались.