Пассажиры империала
Шрифт:
Annotation
«Пассажиры империала» — роман Арагона, входящий в цикл «Реальный мир». Книга была на три четверти закончена летом 1939 года. Последние страницы её дописывались уже после вступления Франции во вторую мировую войну, незадолго до мобилизации автора.
Название книги символично. Пассажир империала (верхней части омнибуса), по мнению автора, видит только часть улицы, «огни кафе, фонари и звёзды». Он находится во власти тех, кто правит экипажем, сам не различает дороги, по которой его везут, не в силах избежать опасностей, которые могут встретиться на пути. Подобно ему, герой Арагона, неисправимый созерцатель, идёт по жизни вслепую, руководимый только своими эгоистическими инстинктами, фиксируя только поверхность явлений и свои личные впечатления, не зная и не желая постичь окружающую его действительность. Книга Арагона, прозвучавшая суровым осуждением тем, кто уклоняется
ПАССАЖИРЫ ИМПЕРИАЛА
Часть первая
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
XXVII
XXVIII
XXIX
XXX
XXXI
XXXII
XXXIII
XXXIV
XXXV
XXXVI
XXXVII
XXXVIII
XXXIX
XL
XLI
XLII
XLIII
XLIV
XLV
XLVI
XLVII
XLVIII
XLIX
L
LI
LII
LIII
LIV
LV
LVI
LVII
LVIII
LIX
LX
LXI
Часть вторая
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
Часть третья
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
XXVII
XXVIII
XXIX
XXX
XXXI
XXXII
XXXIII
XXXIV
XXXV
XXXVI
XXXVII
XXXVIII
XXXIX
XL
XLI
XLII
XLIII
XLIV
XLV
XLVI
XLVII
XLVIII
XLIX
L
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ 31
ОТ АВТОРА
БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
АРАГОН
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В ОДИННАДЦАТИ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
ПАССАЖИРЫ ИМПЕРИАЛА
Роман
ARAGON
«LES VOYAGEURS DE L’IMPERIALE»
Перевод с французского
H. НЕМЧИНОВОЙ
Собрание сочинений выпускается под общей редакцией И. АНИСИМОВА, Г. ЖУКОВА, Б. ПЕСИСА
ПАССАЖИРЫ ИМПЕРИАЛА
Перевод H. Немчиновой
Персонажи и фабула этого романа целиком вымышленны. Всякая попытка отыскать тут сходство с теми или иными частными лицами и обстоятельствами их жизни была бы произволом, противоречащим намерениям автора.
Часть первая
I
— Ах, какой ужас! — воскликнула Полетта.
Погода стояла великолепная. Нежные и пушистые розовые облачка, как будто нарочно раскиданные в небе, красиво оттеняли его яркую синеву. А стоило выйти из Трокадеро на ступени великолепной лестницы, в глаза бросалась ажурная, вся в просветах и прорезях, вышка, возносившаяся над Парижем, над Сеной и зеленью садов. Сады щедро выставляли напоказ все свои пруды и каскады, целые букеты
пенных струй, водяные столбы центрального фонтана, разлетавшиеся в воздухе белыми султанами; вокруг них, залитые светом, сверкали золотые статуи, пестрели яркие ковры цветников, к реке склонялся венец зелёных деревьев, а под ними, справа и слева, вздымались разноцветные кровли деревянных башенок и террас замысловатого архитектурного стиля. И повсюду теснилась толпа — арабы, англичане, парижане; зеваки, надвинувшие на нос котелки, восседали на белых осликах, которых вели под уздцы феллахи; проплывали дамы в экстравагантных и весьма неудобных модных платьях с турнюрами и в торчавших на макушке крошечных шляпках, завязанных под подбородком; медленно бродили по аллеям рабочие в блузах, путались под ногами ребятишки, хныкал какой-то малыш, упавший на лестнице, проходили спаги в красных штанах и в фесках с кисточкой; о чём-то разглагольствовали бородатые господа в чёрных облегающих талию сюртуках; устремлялись навстречу друг другу шеренги людей, словно танцоры в кадрили муравьёв, пахло пылью и потом, и каждый испытывал незабываемое ощущение, будто его захватили шестерни машины и теперь часами будут мотать его, переполняя восхищением и одурью усталости, не давая возможности остановиться, потащат вместе с другими по тому пологому склону, где с самого утра катился поток измученных посетителей, обозревавших в одиночку и целыми семьями Всемирную выставку, на которую приехали со всех концов света представители тысяча и одной национальности.Внизу, у ног Полетты, выставка начиналась нескончаемым потоком зевак, изобилием бронзовых статуй, фонтанов, ярких массивов герани, людским скопищем, где перемешались накрашенные девицы, солдаты, буржуа, ребятишки, аннамиты, левантинцы, только что приехавшие иностранцы и вышедшие на промысел парижские жулики, — словом, внизу был ад кромешный, шум, толчея, восхищение, зубоскальство и усталость зрителей, еле волочивших ноги. Выставка перекидывалась на другой берег Сены через мост, над которым натянули тент из тика в красную и серую полосу, и этот мост, превращённый в крытый проход, поглощал вереницы муравьёв. На другом берегу реки выставка загромоздила набережную разномастными большими и малыми строениями, из дерева, из камня, из искусственного мрамора, из металла, из картона, из гипса, разбухшими, нелепыми, смешными шишковатыми сараями, поражавшими изобилием балкончиков, арок, лоджий, балюстрад, колонн, шпилей и своими островерхими кровлями, бельведерами. Но кто думал об этом забавном питомнике гигантских грибов или о видневшемся позади него четырёхугольнике Марсова поля, застроенного железными, стеклянными, кирпичными павильонами, облицованными изразцами, и даже о голубом и зелёном своде галереи машин, высившейся напротив военного училища? Кто думал о них на ступенях подъезда Трокадеро, где остановились передохнуть супруги Меркадье? Кто думал о чём бы то ни было: о толпе посетителей, о ресторанах, о декоративных шатрах и хижинах, о долетавшей оттуда музыке берберов и писклявых дудочках канаков, — обо всём, что открывалось глазам и слуху на исходе этого летнего дня?
Ни о чём люди не думали, запоминалось только чудовище с растопыренными лапами, всё заслонявшее стальным кружевом своих странных упоров, переплетением кабелей и стеклянной шапкой, вознесённой высоко-высоко, до розовых облачков, вонзившейся в сияющую, светозарную лазурь… Кто мог думать о чём-либо ином, кроме этой башни, высотой в триста метров, башни, о которой столько говорили, столько шипели, но о которой никакие слова не давали ни малейшего, хотя бы самого отдалённого, представления.
— Какой ужас! — в третий раз воскликнула Полетта.
А Пьер, покачав головой, пояснил:
— Американский вкус!..
Он поморщился, словно попробовал шампанского плохой марки, и снял новенькую шляпу, оттого что кожаная подкладка натёрла ему лоб. Со всех сторон их теснили, толкали, давили, толпа напирала, несла их вперёд. Полетта совсем растерялась и, словно почувствовав себя на краю гибели, с таким детски-очаровательным испугом повернулась к мужу, что он растрогался.
Весь день она, как всегда, раздражала его бесконечными мелкими глупостями. Но сейчас, когда они шли мимо павильонов, спускавшихся к Сене и украшенных двойным рядом вымпелов на высоких древках, он с умилённой гордостью вёл жену под руку и прижимал к себе её круглый пухленький локоток. Никто бы не сказал, что она мать двоих детей. Конечно, тут и корсет делал своё дело, но всё-таки талия у неё была изумительная, просто осиная. В бежевом платье с коричневой отделкой, с задрапированными, колыхающимися подборами на боках, в малюсенькой светло-коричневой шляпке и в замшевых перчатках, она походила на девочку, нарядившуюся взрослой дамой. Впрочем, ей действительно было немного лет: в двадцать три года до старости ещё далеко, не так ли?