Пассажиры империала

Когда его приняли в Эколь Нормаль, они с матерью переехали в Париж и там Пьеру повезло: он вытащил при жеребьёвке счастливый номер, избавлявший его от военной службы, а поскольку он стал совершеннолетним, получил наследство и принялся тратить свои деньги на пачкотню художников-барбизонцев. Ну что ж в конце концов! Женщины обошлись бы ему дороже.

Госпожа Меркадье, разумеется, любила сына больше жизни. Ища утешения в несчастье, дважды постигшем её, она всё сильнее привязывалась к нему и от великой своей любви изнежила юношу, созданного для борьбы и опасностей, приучила к размеренному, трусливому существованию.

Любящие матери иной раз оказывают решающее влияние на судьбу своих сыновей, направляя её в переломный момент в ту или иную сторону. Действуя с самыми лучшими намерениями, они портят человеческую жизнь. Госпожа Меркадье с тревогой следила, как её совершеннолетний сын распоряжается отцовскими деньгами. Ей-то самой хватало и того, что осталось после второго мужа, да, кроме того, один из дядьёв оставил Пьеру почти всё своё состояние.

Как женщина осторожная, мать Пьера дорожила деньгами и вместе с тем боялась их. Получение наследства она считала величайшим счастьем, а наличие денег в руках сына — величайшей опасностью. В общем, она уже видела в воображении, как Пьер проматывает свой капитал на картины… Возможно, что она и была права: во всяком случае, деньги, того и гляди, могли растаять. Надо было застраховать себя от такого бедствия. Единственную гарантию госпожа Меркадье видела в государственной службе и решила сделать Пьера чиновником. Она убедила сына избрать профессию педагога, дававшую вознаграждение смехотворное по сравнению с их доходами. Но ведь учителя всегда будут нужны, даже при таких бедствиях, как война, революция, чума или торжество импрессионизма…

К тому же, мужчине полагается что-нибудь делать. В деньгах Пьер не нуждается, деньги у него есть. Ему следует завоевать уважение общества, а педагогическая деятельность даст ему это уважение. «Окончил Эколь Нормаль» — это, знаете ли, звучит внушительно.

Уговорить Пьера оказалось не трудно. Эколь Нормаль — ведь это значило: Париж, картинные галереи, да и мало ли ещё что — словом, мир искусства…

А война на земном шаре всё не затухала окончательно. Франция-то, разумеется, притихла и платила свои военные долги. Но на Балканах дрались. И русские там участвовали. Потом начались колониальные экспедиции. Во Франции одни оказались горячими их сторонниками, другие — горячими противниками. Пьер Меркадье ходил по концертам. Музыка!.. Идеальное искусство, в музыку вкладываешь всё, что хочешь, стройные мелодии чужды всяких распрей, в музыке всё разрешается в гармонии. И что же случилось? Представьте, Пьер ухлопал немалую сумму на постановку некоей оперы. «Ах, какие звуки! Зато отцовское наследство чуть не обратилось в пустой звук», — говорила позднее жена Пьера, находя свой каламбур весьма остроумным. Она всю жизнь приводила эту игру слов, оправдывая своё чрезмерное увлечение туалетами и пристрастие к безделушкам и побрякушкам.

Пьер влюбился в Полетту с первого взгляда, как говорится в романах. Ей было тогда шестнадцать лет. Ему шёл двадцать седьмой год, он уже получил диплом, а от военной службы был освобождён жеребьёвкой. Увидел он Полетту на балу в префектуре города Экса. Она была младшая дочка в семье захудалых дворян, прозябавших в горном крае, который поднимается над Брессанской долиной. Полетта д’Амберьо гостила в Эксе у богатых родственников. Она пленяла юной жизнерадостностью и свежестью, пепельно-белокурыми локонами, кокетливой чёлкой и похожей на мушку родинкой на подбородке; носила платья с турнюром, и мода эта как будто нарочно была для неё придумана: её стройное и уже развившееся женское тело, казалось, радовалось, что несёт на себе тяжёлые сборки тканей.

Госпожа Меркадье вполне одобряла выбор своего сына. Она постаралась сломить сопротивление высокомерных родителей невесты, считавших эту партию мезальянсом, поскольку перед фамилией жениха не стояла дворянская частица «де». Более того, этот брак казался им чуть ли не беззаконным сожительством. Но у матери Пьера имелся в руках очень веский аргумент: деньги, и она пустила его в ход. Госпожа д’Амберьо почувствовала себя сообщницей преступления и из-за этого её отношение к матери Пьера изменилось — они искренне возненавидели друг друга. Могли начаться ссоры и между молодыми супругами. Решив не допустить этого, госпожа Меркадье принесла себя в жертву. Она держалась в сторонке, но жить осталась в Париже, так же, впрочем, как и госпожа д’Амберьо. Но последняя совсем не подражала её скромности и гостила у дочери, когда и сколько вздумается.

Полетта приняла предложение Пьера, потому что он первым попросил её руки: её подруги, богатые невесты, уже стали выходить замуж, а ведь ей с детства внушали, что остаться старой девой — большой позор. Ей было двадцать лет, она не ладила с матерью: госпожа д’Амберьо к тому времени овдовела, а дочь была для неё постоянным напоминанием, что в доме больше не осталось мужчин. Ведь когда Полетте шёл девятый год, её старший брат Блез д’Амберьо порвал с семьёй; он и до этого разрыва редко бывал дома и любил подразнить капризную сестру, она поэтому не очень-то скучала о нём. А постепенно у неё появилось и неприязненное чувство к исчезнувшему брату, ибо гнев матери всегда несправедливо обрушивался на неё. Да и как было думать о нём без ужаса? У художников беспорядочный образ жизни, связи с дурными женщинами в Париже; словом, все они — богема. Да, вероятно, ещё и оргии! Он, видите ли, бросил своих близких ради живописи. Ах, скажите пожалуйста! Позднее, когда Полетта познакомилась с современной живописью — просто потому, что мужу эти картины пришлись по вкусу и он оказался в числе их покупателей, она возненавидела «эту мазню», ставшую для неё символом самого гадкого на свете: мужской подлости, равнодушия к своим кровным родственникам, увиливания от ответственности, от обязанностей главы семьи…

Возможно, что сообщение, сделанное госпожой Меркадье чопорной госпоже д’Амберьо по поводу обеспеченности Пьера, сыграло некоторую роль в отношениях Полетты к жениху: вскоре после этого она позволила ему поцеловать её после бала, на котором влюблённый молодой педагог с холёной бородкой, вальсируя с Полеттой, переводил ей латинские стихи об амфорах и танцовщицах, — но кто же упрекнёт её за это? Муж мог бы в корне изменить её жизнь, если бы умел говорить с ней, как с разумным, взрослым человеком. К несчастью, он был так умилён её нетронутой, юной прелестью, что видел в своей жене лишь милую девочку, и прощал все её детские капризы. Однако то, что он считал «детскими капризами», на деле было плодом нелепого воспитания. Не ведал он также, что любовь — это школа для молодых жён, ведь он знал до тех пор лишь предприимчивых дам, стремившихся дать наслаждение ему и уже настолько искушённых в любовной игре, что они и сами ею наслаждались. Он полагал, что с честью выполнил свою роль, ибо принёс в дар Полетте довольно бурную страсть. Для таких мужчин, как он, любовь и темперамент — понятия равнозначащие. Полетте пришлось терпеть его пыл, а когда она заметила, что некоторые ужимки сокращают это скучное для неё занятие и доставляют Пьеру удовольствие, она приучила себя сладострастно стонать и вскрикивать, ровно ничего при этом не испытывая, просто из желания поскорее со всем этим покончить и, пожалуй, из любезности.

Пьер уверовал, что жена в него влюблена и, не задаваясь никакими вопросами по поводу тонкостей любовной психологии, окончательно утвердился в нелепой гордости самца; ведь почти всегда мужчина убеждён, что женщина, которой он овладел, принадлежит ему душой и телом. Романы по большей части пишутся мужской братией, и обычно в основе их лежит это странное и весьма неверное представление, от-того-то в них все конфликты разрешает брачное ложе.

Не следует думать, что Пьер страдал слепотой и тупостью. Его представления о супружеской любви — самая ходячая монета, и можно считать, что тут перед нами одно из древнейших несчастий мужчин, несовершенство их натуры, а вовсе не скудоумие Пьера Меркадье. Последствия первоначального его заблуждения были весьма плачевны, а поскольку сам Пьер всё приписывал глупости, эгоизму и тщеславию своей жены, ибо такое объяснение было самым лёгким и приятным для его мужской гордости, несомненно окажется полезным, если мы возьмём жену под защиту и восстанем против мужа.

Привычная комедия, которую Полетта, конечно, разыгрывала из лучших побуждений, мало-помалу приучила её лгать мужу.

Она на каждом шагу лгала Пьеру, обманывая его в пустяках, в таких мелочах, что он ничего не замечал. Но постепенно Пьер становился для своей жены чужим, посторонним, — тем человеком, которому надо лгать. Очень скоро она стала обманывать его и в материальных делах, утаивая от него деньги, которые он давал на хозяйство. Давал он щедрой рукой, не считая, но Полетта дорожила теперь только теми деньгами, которые ей удавалось утаить, припрятать от мужа. И тогда она в своих отношениях с Пьером окончательно установила две разные мерки: моё и твоё, распространявшиеся на все стороны их жизни.

Повторяю, Пьер не был мелочен, он считал вполне естественным, чтобы деньги принадлежали равно обоим, чтобы между мужем и женой не было никаких счетов. Но Полетта вовсе не стремилась к равенству и признавала вполне нормальным утвердившийся в её доме безобразный порядок: господство мужчины в материальных делах. По их брачному контракту устанавливалась общность владения имуществом, пресловутая общность, которая не разрешает замужней женщине иметь, без согласия мужа, свой счёт в банке, давать свою подпись под денежными документами, не предоставляет ей прав юридического лица. Что же тут особенного, — ведь Полетта была бесприданница, а Пьер женился, имея состояние, да ещё получал жалованье — каждый месяц, хоть и немного, но всё-таки приносил в дом деньги. Не так ли?

Установился уродливый семейный уклад, обычный для их среды, а с ним естественное и неизбежное следствие — ложь. Ни Полетта, ни Пьер этого не замечали, и даже их ссоры, казалось, были вызваны совсем другими причинами.

В отношениях между мужчиной и женщиной деньги всегда бывают чем-нибудь замаскированы. Скрытая причина раздоров — деньги, но о них ничего не говорят, и ссоры как будто вспыхивают из-за детей, из-за слуг, из-за плохо выглаженной рубашки. А за этой обыденной декорацией будничного ада, за грудами злых обид, разочарований и всяческих обманов на самом деле таятся деньги.