Пассажиры империала

— Отлично. Что ему делается?

— Я тобой восхищаюсь! Ты просто героически переносишь провинциальную жизнь! Вот я бы просто не могла.

— Что же поделаешь? Приходится!

И, грустно вздохнув, Полетта сбросила с плеч короткую чёрную накидку, отороченную шёлковым рюшем, шляпку с двумя чайками, и всё это положила на канапе, обитое розовым шёлком. Дениза сидела за письменным столиком в очаровательном капотике — и тут, и там, и здесь кружева, и ещё кружева — везде кружева, стоившие, должно быть, бешеных денег.

Она взглянула на свою гостью, уже преобразившуюся в Париже, заметила, что у неё блестят глаза и вообще она теперь совсем не та Полетта, какою была в пансионе. Очень мила. А всё же ей чего-то не хватает. Да, не хватает. Но чего именно? Однако Денизу де Ласси де Лассаль одолевало в тот час столько мыслей, что она не могла останавливаться на таких вопросах.

Зато сама Дениза очаровательна, просто очаровательна. Тоненькая, изящная. Лицо, пожалуй, длинновато. Зато какие дивные чёрные глаза! Прекрасные тёмные волосы причёсаны, как у Сары Бернар, на гибкой прелестной шейке из кокетства носит, как старуха, чёрную бархатную ленточку. Округлые покатые плечи, тонкие запястья, крошечные аристократические ручки. Низенькой Полетте она казалась женщиной высокого роста.

Полетта, разумеется, тщательно скопировала обстановку её спальни, но ведь тут каждая вещь самого высшего качества. Сравниться с Денизой невозможно. Лишний раз убедившись в этом, Полетта горестно вздохнула. Дениза обернулась:

— «Сердце, ах, отчего же ты тоскуешь?» Что с тобой, дорогая? Ты грустишь?

— Нет, ничего. Просто жарко очень.

— Да? Тебе хочется дождика? Вам, милая дамочка, ясное небо не нравится? Погода её, видите ли, огорчает! А что бы ты сказала, если б была на моём месте?..

И Дениза на всякий случай овеяла пудрой свой носик.

— У тебя в Алансоне, кажется, очень мило… Дядюшка ужасно расхваливал твой уютный дом.

— Это очень любезно со стороны адмирала… Я его угостила таким невкусным обедом… Но у нас, знаешь ли, были тогда всякие неприятности…

Слово «неприятности» сразу меняет направление разговора. Дениза круто поворачивается на стуле, кружевные воланы взлетают, капотик распахивается, показывая ноги госпожи де Ласси де Лассаль, и взглянув на них, каждый подумает, что у барона де Ласси губа не дура.

— Душенька Полетта, ты и не представляешь себе, в какую ужасную минуту ты ко мне попала… Я всё думаю, думаю, что же со мною будет… Послушай… Нет, погоди. Плотно закрыта дверь?

— Да, да!.. Говори же скорей, не дразни?

— Иди поближе, сядь вот на этот пуф…

Обе стали вдруг серьёзными. Зелёное платье Полетты Меркадье — словно горка зелёного сладкого горошка среди всех этих розовых тонов. В комнате пахнет «армянским курением». Дениза извиняется перед подругой: у неё ужасно противный бульдог, совершенно не признаёт приличий, и вот пришлось очистить воздух… Белый с серыми подпалинами бульдог лежит под столом и дышит так часто, точно задыхается в красном своём ошейнике с золотыми гвоздиками.

— Капельку малаги? Нет? С бисквитами?

Дениза — противница модного увлечения чаем, которое пришло к нам из Англии. Сладкие вина, по её мнению, гораздо лучше.

— Ах, если б ты знала! — шепчет она.

Полетте как раз и хочется узнать, она сгорает от нетерпения, буквально сгорает! Конечно, она немножко догадывается…

— Ну, кто теперь у тебя? — спрашивает она. Ведь Дениза совсем не такая, как её подруга, и, в сущности, беднягу барона можно пожалеть… Дениза признаёт только мужское общество, для Полетты делается исключение.

— Ты шутишь, душечка? Всё тот же! Боже, как он хорош и как мил! Вот это-то и ужасно.

У барона де Монбара белокурые шелковистые усики, монокль и какой-то пост в министерстве иностранных дел. Состоит членом «Жокей-клуба», по утрам совершает верхом прогулки в Булонском лесу. Имел связь с актрисой, но порвал с ней, влюбившись в Денизу. Свидания происходят в Отейле, — там у барона красивый особняк. Всё это известно Полетте, но когда речь идёт о Денизе, куда-то мгновенно улетучиваются внушённые ей воспитанием правила морали, все принципы, которые она хвастливо провозглашает. Она сразу становится сообщницей Денизы, трепещет за неё, разделяет её надежды, её радости. Попробуйте сказать Полетте, что это противоречит основам нравственности — и она расхохочется вам в лицо. Во всех своих делах и поступках Дениза — само совершенство, и к тому же Полетта терпеть не может барона де Ласси: он гораздо старше жены и немножко заикается.

— Да что же случилось? — спросила она.

Дениза взяла с туалетного столика щётку и пригладила себе волосы. Потом стала вынимать из красивой лакированной китайской шкатулочки, красной с золотом, одно кольцо за другим и, примерив, снова бросала в шкатулочку. Она нарочно оттягивала признание. Пусть Полетта помучится. Наконец Дениза взяла её за руки.

— Вот как было… Мы с Роже обедали у «Максима». Безумие, конечно. Нас видели. Рассказали моему мужу. Он вызвал де Монбара на дуэль. Завтра они дерутся.

Она излагала всё это ровным голосом, без всякого выражения, и это особенно поразило слушательницу. Да сознавала ли Дениза, что она говорит? Она, которая могла с таким пафосом описывать какое-нибудь красивое платье!

— Боже мой! Дениза, а если они убьют друг друга?

— Нет, погибнет, конечно, только один… И вот в чём ужас, дорогая: я не могу решить, за кого же мне молиться.

— Что ты?! За Роже, разумеется.

— Да, я знаю, ты всегда была несправедлива к Эдуарду. Конечно, я не люблю мужа, но всё-таки он мой муж… А Роже… Я люблю Роже… Оба они прекрасно владеют шпагой… Ну да, они на шпагах дерутся… Значит, нельзя предвидеть исход. И это меня просто убивает… Ты ведь знаешь, какая я… Во всём умею найти хорошую сторону… Если б заранее знать, — погибнет тот, а не этот, я бы уж как-нибудь примирилась и от всего сердца молила бога, чтоб у того, кто уцелеет, не было ни единой царапины. Нет, я вижу, что ты меня не понимаешь!

— Но как же твоё положение, Дениза? Что о тебе будут говорить?

— Ах, тут уж всё равно кто погибнет. Виноватой в обоих случаях окажусь я. Так принято в нашем кругу.

— Но ведь это ужасно! Тебе нужно уехать, исчезнуть на время. Приезжай ко мне в Алансон. Хочешь?

— Дорогая, как это мило с твоей стороны. А только я не могу. Нет, тысячу раз нет! Алансон? Да это, по-моему, хуже смерти. Лучше уж позор.

Она откинулась на спинку кресла, взмахнув левой рукой.

— Алансон! — повторила она и задумалась. Потом вдруг вздрогнула. — Если Роже умрёт, муж станет мне ненавистен. Убийца… Другое дело — Роже, даже если муж будет убит… Ведь не Роже потребовал дуэли… И к тому же, если я захочу, то могу больше и не видеться с ним.

Тут бульдог решил привлечь к себе внимание хозяйки, ему захотелось, чтобы его приласкали. Он смотрел на Денизу, высунув язык, и морда у него была такая смешная, что подруги невольно расхохотались, хотя, видит бог, им вовсе было не до смеха.

— Что же будет теперь? Как вдова Эдуарда, я, разумеется, не смогу выйти замуж за человека, который его убил… А вот если умрёт Роже, то в свете, даже среди людей самых передовых взглядов, никому и в голову не придёт, чтобы я разошлась с мужем из-за такой малости… и пока законы о разводе во Франции не изменятся…