Перекрёстки Эгредеума

— Где Эмпирика? — шепнул Ингрид стоящему рядом Хранителю.

— Я сегодня её не видел. Наверное, в библиотеке, как всегда. Пойду схожу за ней.

Он вышел через боковую дверь и стал подниматься по лестнице, как вдруг сверху, с площадки этажа, где располагались покои старших принцесс, раздался гневный голос Эвментары.

— Ты позоришь нашу семью! Ты позоришь короля! — кричала она, и Хранитель невольно содрогнулся. Его возлюбленная была известна вспыльчивым и резким нравом, но он никогда прежде не слышал такой ненависти в её голосе. — Игнавианское отродье! Ты ведь даже не его дочь!

Хранитель на мгновение застыл в замешательстве.

Топот взбегающих по ступеням ног. Громкий хлопок двери.

Решив, что с разгневанной именинницей сейчас лучше не сталкиваться, он опрометью помчался наверх — сквозь кружащий голову медовый и пряный аромат, оставшийся от Эвментары призрачным шлейфом.

Комната Эмпирики была пуста, и он с недобрым предчувствием устремился ещё выше.

Дверь в библиотеку на верхнем этаже была распахнута. Внутри царил полумрак, и Хранитель едва не врезался в один из массивных стеллажей, возвышающихся до самого потолка. Он позвал Эмпирику, но ему никто не ответил.

Блуждая между громадными книжными полками, словно в лабиринте, он слышал только завывания грянувшей внезапно бури да стук дождя по стеклу затаившегося где-то неподалёку окна. Принцесса, большую часть времени проводившая в библиотеке, знала её как свои пять пальцев, и могла спрятаться, где угодно.

Он звал её снова и снова, уговаривал пойти с ним в тронный зал, грозил, что король будет недоволен, но вокруг по-прежнему было тихо. Наконец он вышел к открытому балкону, где, сгорбившись у мраморных перил и дрожа всем телом, под проливным дождём, скошенным яростными порывами ветра, стояла тёмная растрёпанная фигура.

— Эй, — Хранитель быстро подошёл к ней и осторожно взял за плечи, отстраняя подальше от края балкона, нависшего над шумящим далеко внизу океаном, — что случилось?

Принцесса лишь сильнее задрожала, закрывая руками лицо.

Бедное дитя. Сердце сжалось от жалости.

Бесшумной тенью таящаяся на верхних этажах дворца, Эмпирика нечасто попадалась Хранителю на глаза, но каждый раз, когда это происходило, странное щемящее чувство смутно тревожило его душу. Мимолётное наваждение, призрачное воспоминание о непостижимой тайне, о которой никто не решался заговорить — даже сам король, чьи ясные глаза при взгляде на младшую дочь становились неизъяснимо печальны.

Хранитель хотел обнять её, но Эмпирика отшатнулась и скорчилась, точно закрываясь от удара.

— Ну, будет, это же я, — он бережно прижал её к груди, гладя по голове и бормоча что-то успокаивающее, но она только мелко дрожала всем телом, застыв в напряжённом безмолвии, и лишь сдавленные судорожные вздохи нет-нет да вырывались из-под закрывших лицо ладоней.

Только сейчас он разглядел, что на ней надето чёрное игнавианское платье с вышитыми тонкой красной нитью непонятными символами по краям — одно из многих, оставшихся в неразобранном гардеробе её матери.

Как же радовалась принцесса, когда вещи из этой бесценной сокровищницы, упрятанной среди пыльного хлама на чердаке подсобной башни, пришлись, наконец, ей впору. Ингрид, хотя никогда и не возражал против этого, но сперва даже побледнел, когда младшая дочь, облачившись в зловещий наряд, однажды явилась в обеденный зал да ещё и с восторженной улыбкой, а этого — улыбчивости то есть — за Эмпирикой отродясь не водилось. А сёстры так вообще были в бешенстве. Особенно Эвментара.

Да, Эвментара ненавидела всё, что связано с Игнавией — и с Ив, которую она с болезненно-непоколебимой и не вполне понятной настойчивостью винила во всех бедах, обрушившихся на королевскую семью. Ненавидела люто и по обыкновению тихо — но не сегодня.

***

Конечно, в Королевстве все относились к жителям Игнавии с опаской и предубеждением.

Некоторые, самые охочие до воинственных пересудов, были недовольны независимостью соседей и видели в них потенциальную внешнеполитическую угрозу. Выдумывали, мол, что слишком уж они мрачны для мирных жителей, а стало быть, замышляют что-то недоброе — кто его знает, что.

Других пугали своеобразные, резко отличавшиеся от местных обычаев верования и традиции островитян, о которых, впрочем, тоже ничего достоверно не было известно. Кого-то просто раздражала их отгороженность от остального мира. Но почти все, даже просвещённые обитатели Агранисского университета, вынужденные, однако, скрывать свои убеждения, чтобы оставаться «настоящими Эгидиумами, оперирующими только фактами», были уверены, что игнавиане ведут своё происхождение с древней планеты, обращавшейся вокруг Альгира и уничтоженной много тысячелетий назад в ходе непонятного межзвёздного катаклизма.

Несмотря на однозначные заявления официальной науки, гласившие, что скрытные островитяне — потомки разноплемённых изгнанников, грабителей, пиратов и мятежников, скрывавшихся от гнева древних агранисских королей, в народе ходили смутные слухи о связи игнавиан с исчезнувшими ашами — древними жителями Эгредеума, обитавшими на Тёмной стороне в ту пору, когда её достигал свет Мерры.

Им приписывали постройку чёрных цилиндрических башен, руины которых стоят по сей день, таинственные и зловещие: Аш-Тарагат — близ Карахийских холмов к северу от столицы, Аш-Меденейя — в центре Джаобы, Аш-Раторг — в раскалённом сердце пустыни Рат-Уббо, Аш-Таше — на самой Игнавии. Только вот на Галахии башня Галх Эрим, или Аш-Эм-Эрд на языке древних, давно низринулась в океан вместе со зловещим утёсом, на котором стояла.

Помимо прочего, к заслугам таинственных ашей некоторые относили создание Адариса — красного спутника планеты, по движению которого определяли время суток, и обозначение сторон света понятными только им названиями, что стали общепринятыми. Сторона жара — та, откуда светит бездвижная Мерра — это «юг», сторона тьмы — «север». Часовая луна движется с «востока» и исчезает на «западе». Другие, однако, верили, что это изобретения легендарного Радоша. А кое-кто втихомолку намекал, мол, не был ли и Радош одним из ашей?

Поговаривали, что аши были способны путешествовать между мирами, направляя своё сознание в любое пространство и время. Особенно падкие до самых невероятных басен сплетники доходили до того, что выдумывали, как аши, а может, сами игнавиане прилетели из другой вселенной прямо вместе со своим островом через «прореху Тьмы», якобы затаившуюся меж солнцами.

Всем этим слухам благоприятствовало то обстоятельство, что обитатели Игнавии испокон веков вели замкнутый образ жизни. Они не жаловали чужаков и сами почти не бывали на других островах. Нечасто к берегам янтарного Аграниса прибывали их чёрные корабли под тёмно-пурпурными парусами, расшитыми узорами странных звёзд, украшенные фигурами неизвестных крылатых существ или рисунками огромных глаз.

Игнавианские моряки, темноволосые и бледные, как призраки, тенями бродили в порту, никогда не заходя в гостиницы и таверны — обычные места скопления портового народа — и не вступали в общение с окружающими. Наиболее суеверные жители считали встречу с игнавианином дурной приметой: уж что-то больно жуткое было в облике этих странных чужаков с потерянным бесцветным взглядом, устремлённым куда-то вдаль, сквозь видимый мир.

Иногда они ставили палатку на берегу у крепостной стены, и любопытные горожане, пересиливая страх, стекались к ней посмотреть на чужеземные диковинки: изящные кружевные материи, словно сотканные из дыма, драгоценные украшения — полупрозрачные, со сверкающими камнями, в которых, если долго вглядываться, можно различить невиданные призрачные пейзажи, безделушки вроде стеклянных вазочек, поделок из пурпурного дерева и непонятных многогранных предметов, постоянно меняющих форму. Товары эти, чарующие, завораживающие так, что не отвести взор, отдавались за бесценок с неизменным предупреждением загадочных торговцев: «на час», «на день» или «на год». По миновании этого времени покупки растворялись в воздухе, подобно бесплотному видению.