Первый инженер императора II

Все они наблюдали за нами с ленцой и без интереса и тому было одно логичное объяснение: звери не знали, кто мы. Не знали, что человек — опасное существо.

Каждая тварь, обитавшая в этом городе, которой наш отряд попадался на глаза, воспринимала нас, как чужую стаю, что брела по своим делам. И, к нашему счастью, никто не удумал напасть. До моста добрались без приключений, а затем, медленно огибая ржавые остовы автомобилей и баррикады, покинули город, выйдя на трассу.

Деревья вновь заполнили собой пространство по обе стороны от меня, перекрывая горизонт. Краем глаза я заметил какое-то движение и скосил взгляд. На мгновение, лишь на одно малюсенькое мгновение, мне показалось, что я заметил олений череп среди ровных стволов вековых сосен.

Я хмыкнул.

Почудилось, наверное.

Но если это правда, то…

— Спасибо, — негромко сказал я сам себе под нос.

— Что? — спросил Маргарита, шагавшая ехавшая рядом на лошади с одним из спасенных.

Я покачал головой.

— Ничего, мысли в слух. Как твое самочувствие?

* * *

Старый центр был безлюдным местом уже многие-многие годы. Достопримечательности забыты, памятники заброшены или разрушены. Старые храмы, мечети и церкви заняты птицами, крысами и иными существами, которые если и веруют в высшие силы, то явно не в те, в которые когда-то здесь верили люди.

Освобожденная от гнета магического давления территория стала оживать. Существа покидали свои норы без лишней оглядки, не веря в то, что чувствуют. Свобода. Странное чувство для тех, кто жил в месте, где всегда можно было найти пропитание, но приходилось мириться с темной магией.

И местные падальщики не были исключением.

Когда стая прямоходящих животных покинула площадь, тройка птиц стала снижаться, пока не приземлились на кусок стены. Они продолжали наблюдение за телами в течении получаса, чтобы убедиться, что угрозы ждать неоткуда. Ни от других животных, которые должны были подойти попробовать на вкус что-то свежее, ни от самих тел, которые могли притворяться, чтобы подманить падальщиков к себе поближе.

Но они не шевелились.

Вспорхнув крыльями, один из стервятников приземлился на землю примерно в двух метрах от огромной кучи мяса, от которой все еще веяло теплом. Птице показалось странным, что дохлятина, которая лежала уже продолжительный промежуток времени все еще хранила температуру, но голодный желудок так и требовал подойти ближе и оторвать лакомый кусочек.

Прыжок. Еще прыжок.

Новый шелест крыльев. Это сородичи сорвались с отвесной стены и приземлились неподалеку, настороженно наблюдая за смелым собратом.

Прыжок. Шажок.

Здоровенная рука метнулась с такой скоростью, что ни одно существо не успело бы среагировать. Падальщик замахал крыльями, попыталься закричать, но ему не удалось. Из длинной голой шеи вырвалось лишь сдавленное хрипение и ничего больше. Впившись крючковатыми когтями в предплечье и проткнув кожу, птица пахала крыльями в надежде вырваться. Ее сердце билось во весь опор, но результата не было.

Испуганные сородичи в тот же миг взмахнули крыльями и поднялись в воздух, устремляясь подальше от опасности.

Глупец, подумали они, надо было подождать еще. Но было поздно.

Резким движением запястья мужчина свернул шею падальщику. Хруст позвонков негромко прокатился по площади, после чего хлопки крыльев утихли, а ламы твари обмякли и повисли в воздухе.

— Отличная работа, — просипел старый мужчина, напоминавший скелет. — Хотя бы будет чем перекусить. Река здесь под боком. Найдем какую-нибудь посудину и вскипятим воды, не проблема.

— Почему мы их просто не убили? — спросил здоровяк.

Старец тяжело вздохнул, поднимаясь с земли и усаживаясь на зад.

— Фтанг, когда-нибудь ты поймешь, что есть время, когда машут кулаками, а есть время, когда надо переждать.

— Мы бы их уделали, — не успокаивался здоровяк. — Я бы их как вот эту курицу! — возмущался он, потрясывая дохлым стервятником.

— Не сомневаюсь, — ответил старик. — Вот только, боюсь, что за молодым бароном и его подопечными сразу ты бы не успел. У меня уже мало сил, а на Идриса вообще без слез не взглянешь. Ты как там? — спросил он, пнув мыском сапога своего худого и длинного товарища в подошву.

Тот что-то недовольно прошипел, но тоже уперся руками в землю, после чего перевалился на спину и поднял торс.

— Что дальше? — спросил Идрис. — План с добычей рунного камня провалился, его благополучно захватил барон, явно не ведая, что ему попало в руку.

— Искать другой, — отозвался старик.

— С ума сошел, К’тул? Совсем на третьей сотне лет мозги в желе превратились? Или пока сидел в заточении в собственном разуме спекся? Где мы тебе еще одну Дикую Руну возьмем в ближайших трехстах километрах?

— Была одна, — отозвался старик К’тул. — И ты как раз угадал, Идрис, примерно в трехстах километрах на юго-восток.

Долговязый мужчина тяжело вздохнул.

— Да знаю я о ней. Надеялся, что ты не знаешь.

Старец хохотнул.

— Глядите-ка, яйцо решило курицу поучить.

— К’тул, — вмешался Фтанг, — кажется у нас проблема, — сказал он, вытянув громадную руку с дохлой птицей и выставив указательный палец.

— Что? О чем ты? — спросил он, следя взглядом за пальцем, куда указал Фтанг. Его глаза уперлись в то, что он надеялся уже не увидеть. Нет, не в испепеленное тело графа Виктора Цепеша, застывшее в виде скульптуры на четвертом этаже соседнего здания.

В темном переулке между кустов покрученной бузины стоял длинный силуэт с обломанными оленьими рогами и голым черепом, испещренным кучей мелких трещин.

К’тул тяжело поднялся с земли, отряхивая рясу.

— Ладно, — прохрипел он, вставая в боевую стойку, и вытянув перед собой тощие руки, исписанные синими символами рун, — кажется нас так просто не отпустят.

Глава 18

Обратный путь — всегда мне казался более простым, чем путь к чему-то неизвестному. Да, естественно, что он вызывал азарт и интерес, этот путь вперед, но сейчас… сейчас не хотелось покоя.

Даже если позади осталось кромешное пекло, а впереди маячит лишь хрупкая надежда на отдых, само осознание того, что ты движешься оттуда, а не туда, меняло всё.

Воздух, еще недавно казавшийся плотным и враждебным от ментального давления Шепота, теперь был просто прохладным лесным воздухом, пахнущим прелой листвой, сырой землей и хвоей. Тишина, пришедшая на смену назойливому внутреннему гулу, поначалу оглушала своей непривычностью, но постепенно становилась бальзамом для истерзанного сознания.